К глухой стене пятиэтажного дома прилепилась легкомысленная пристроечка из гофрированной розовой пластмассы. Внутри стояло несколько столиков для любителей мороженого, в дальнем конце был буфет. Торговали в этом заведении чем угодно: от мороженого и сластей до банок с кильками пряного посола.
     Ночи стояли тёплые, Виталька спал на открытой террасе, и поэтому, когда явился Кубик, посвистел тихонько, Витальке оставалось только перелезть через балюстраду с точёными балясинами и прыгнуть метров с двух на мягкую землю клумбы.
     Городок спал. Кубик нёс под мышкой тугой свёрток, держался поближе к стенкам домов. Фонари светили вполнакала. Зато полная луна сияла, как прожектор.
     — Обрадовалась, дура, вылупилась, — шёпотом ругался Кубик.
     — Кто? — не понял Виталька.
     — Кто, кто! Луна! Хоть бы её тучей занавесило, что ли, — ворчал Кубик.
     Как ни напряжён был Виталька, как ни боялся, но не выдержал, расхохотался. И тут же Кубик тяжело и резко треснул его кулаком по спине, дыхание пресеклось.
     — Тише ты, болван! — прошипел Кубик. — Развеселилась деточка!
     На пластмассовой двери висел здоровенный новенький замок.
     Всё произошло до удивления просто. Кубик развернул свой свёрток — это был вещевой мешок, вынул коротенький ломик — гвоздодёр, с негромким скрежетом вывернул петлю, отворил дверь, быстро втащил за собой Витальку и сразу же защёлкнул дверь на щеколду. Потом Кубик включил фонарь. Они находились в тесной кладовке. Вокруг громоздились консервные банки, висели палки колбас, друг на друге лежало несколько больших кругов сыра, в ящике стояли две бутылки шампанского.
     Кубик стал проворно набивать всем этим добром мешок. Несколько раз он высыпал всё из мешка, заполнял его новыми, лучшими, на его взгляд, консервами, совал плитки шоколада. Повертел в руках две бутылки шампанского, с сожалением сказал:
     — Тяжеленные, заразы! Да и не влезут! Ладно! Одну здесь разопьём, другую в руках понесёшь.
     Кубик стал на ящик, ловко сорвал фольгу и проволоку с горлышка, бесшумно откупорил шампанское — только дымок из горлышка пошёл.
     — Будешь? — спросил он Витальку.
     — Нет, нет, не буду, — пробормотал тот.
     — Эх ты, салажонок! Гляди, как надо! — Кубик присосался к бутылке, кадык на его толстой шее запрыгал вверх и вниз — казалось, в горле у Кубика ходит куриное яйцо. Виталька отвернулся было противно.
     Наконец Кубик с чмоканьем оторвал бутылку от губ. Он сидел и отдувался. Глаза его блаженно маслились.
     — Вот это житуха! — проговорил он. — Дураки пусть работают. Десять минут — и готово!
     Он хлопнул ладонью по раздувшемуся мешку, встал, легко вскинул мешок за спину. «Ох и здоровенный же, бычина», — подумал Виталька. Мальчишка понимал, что они делают, понимал прекрасно, но было в этом столько новизны, остроты и риска, что спина покрывалась пупырышками.
     — А ты, — приказал Кубик, — бери бутылку и вот это. — Он показал на прямоугольник, завёрнутый в вощёную бумагу.
     — А это что? — Виталька колупнул пальцем лоснящуюся обёртку.
     — Халва. Вещь! Любимая моя еда. Пошли. Иди вперёд.
     Он распахнул дверь и подтолкнул Витальку в спину.
     Ослеплённый ярким светом, Виталька сделал шаг и застыл. Рот его приоткрылся. Вид у него был такой глупо-изумлённый, что вокруг захохотали.
     — Ну вот и халва с шампанским пожаловали, — проговорил чей-то весёлый голос. — Картина называется «Не ждали».
     Виталька сквозь слепящий свет фар милицейской машины разглядел прямо перед собой молодого милицейского лейтенанта. За ним стояли ещё несколько человек.
     Кубик метнулся назад, захлопнул дверь, щёлкнул засовом.
     Витальку отвели в сторону, лейтенант подошёл к двери.
     — Дуралей ты, Кубик, — негромко сказал он. — Давай-ка выходи сам, не будем портить народное имущество — дверь, она тоже денег стоит.
     В ларьке раздался глухой рокот, звяканье, потом дверь отворилась и вышел Кубик, туго свёрнутый пустой мешок он держал под мышкой.
     — Ну, молодец! — восхитился лейтенант. — Успел? — Он заглянул в кладовку. — Что ж ты их грудой вывалил? Сложил бы хоть.
     Глаза Кубика затравленно бегали. Ноги его согнулись, руки висели ниже колен. Удивительно он был похож в этот момент на обезьяну.
     Вдруг он оскалился и метнулся к Витальке.
     Лейтенант молниеносно перехватил его правую руку, завернул её за спину.
     Кубик застонал от боли, опустился на колени.
     — Это ты, гадёныш! хрипел он. — Ты донёс.
     — Я же говорил, Кубик, что ты дурак, — спокойно произнёс лейтенант. — Слыхал о таком: электрическая сигнализация? Так вот, не успели вы открыть дверь, как сигнализация сработала. Мы уже давненько поджидаем вашего выхода. Да вы что-то там завозились.
     Лейтенант отпустил Кубика, тот медленно поднялся, машинально отряхнул брюки. Лейтенант заглянул в кладовку.
     — Э! Да вы тут шампанское распивали! — воскликнул он. — Ну, молодцы! Шампанское! Халва! Шоколад! Губа у вас не дура. Ишь, аристократы! — Он подозвал пожилого сержанта, приказал: — Этих голубчиков в машину — и в отделение. Утром с понятыми и продавцом разберёмся, чего не хватает.

     Потом была камера с толстой, обитой железом дверью и круглым глазком, прорезанным в ней.
     Оглушённый всем происшедшим, Виталька сгорбившись сидел на деревянных нарах, тупо глядя на дверь.
     В голове была звонкая пустота, от липкого, тяжёлого страха поташнивало, противно сосало под ложечкой.
     Кубика держали в другом месте. Сколько он просидел в оцепенении, Виталька не знал. Очнулся от маминого голоса — звенящего, тревожного. Мама спрашивала:
     — Где он? Где мой ребёнок?
     Густой бас ответил насмешливо:
     — Увидите сейчас своего ребёночка, любителя халвы.
     — Какой халвы? При чём здесь халва? — изумилась мама.
     — Сейчас всё узнаете, гражданка. Пожалуйста, пройдите сюда.
     Через несколько минут лязгнул замок, дверь отворилась, и Витальку повели по длинному коридору в комнату, где сидели пожилой человек в коричневом костюме и мама. Это уже потом Виталька разглядел того человека. А сначала он увидел маму, вернее её глаза — влажные, в пол-лица, испуганные и недоумевающие.
     Он воспринимал всё происходящее как бы со стороны, словно происходило это не с ним, с кем-то посторонним, незнакомым совсем человеком.
     Этот незнакомец глуповато улыбается, не знает, куда деть ставшие вдруг совершенно лишними руки.
     Виталька что-то говорил, отвечал на вопросы мужчины. Он говорил чистую правду, у него просто не было ни сил, ни желания изворачиваться и кривить душой. Виталька пришёл в себя, только услышав голос Кубика. Сквозь дымчато-молочную пелену, застилавшую сознание, он услыхал, как Кубик совершенно спокойно заявляет, что забрались они в ларёк только потому, что он, Виталька, обожает халву, просто жить без неё не может.
     — Боже мой! — растерянно говорила мама. — При чём здесь халва? Да мой сын никогда её не любил!
     — Зачем же он тогда схватил её? Целый брусок? Ведь верно говорю, гражданин начальник?
     Кубик ёрзал на стуле — весь воплощённая невинность и раскаянье.
     Виталька медленно провёл рукой по лицу, будто снимая липкую паутину, поглядел на Кубика. Что он говорит? Обычно неподвижное лицо Кубика удивительно преобразилось — оно негодовало, глядело с подобострастием на следователя, с гневом на Витальку и в то же время успевало Витальке подмигнуть — мол, не будь дураком, слушай, о чём я говорю, и соглашайся.
     — Халвы, говорит, хочу, — слышал Виталька весёлый голос Кубика, — пойдём, говорит, ломанём лабаз, без халвы, говорит, не могу, а дома не покупают. Я говорю: да брось ты...

     Дальше Виталька не слышал. Тёмная, вязкая волна ненависти захлестнула его, он в длинном упругом прыжке бросился на Кубика, сшиб его со стула, вцепился в мягкое, резиновое лицо. Он не помнил, как верещал Кубик, как с трудом растащили их. Единственное, что запомнилось, — вопль Кубика.
     — Видали?! Видали?! Псих он. Псих ненормальный! Халва проклятая! У него и прозвище такое — Халва! Кого хотите спросите.