ГЛАВА XXI,
 в которой адмирал Кусаки сам помогает Врунгелю выпутаться из весьма затруднительного положения

  Дня три мы гостили в Юконе, сами отдохнули, дали животным отдохнуть. Нам как гостям предоставили полную свободу, только взяли подписку, что мы никуда из дома отлучаться не будем, и для верности двух детективов поставили у крыльца. Ну, а потом запрягли мы свои нарты и тронулись в путь. Юкон пролетели стрелой, выбрались в Берингов пролив и взяли курс прямо на Чукотку. Да острова Лаврентия хорошо проехали, а тут получилась задержка. Поднялся шторм, взломало льды, и мы перед трещиной застряли, как на мели.
   Разбили ледовый лагерь под торосом. Ждем, когда льды сойдутся. Так бы оно ничего, торопиться нам особенно некуда, и с питанием благополучно: по дороге мы запаслись пеммиканом, рыбой, морожеными рябчиками. Ну, опять же и от коровы молочко. Словом, с голоду не погибли бы, а вот с холодом туго пришлось. Сидим, прижались друг к другу, дрожим. Особенно Фукс страдал: борода у него обмерзла, вся в сосульках, ноет парень, жалуется. Лом тоже держится из последних сил... Да.
   Ну, я вижу, надо что-то придумывать. Сижу, размышляю о различных способах отопления. Дрова, уголь, керосин — это все нам не подходит... Ну, вспомнил: как-то я был в цирке, там один гипнотизер пристальным взглядом воду кипятил.
   Вот бы, думаю, мне так! Воля у меня могучая, железная воля. Почему не попробовать? Уставился на льдину — не кипит, не тает даже... Ну, я понял, что все это ерунда, обман, просто цирковой номер. Ловкость рук, или, проще сказать, фокус... И только это слово вспомнил, блестящая идея зародилась в извилинах моего мозга.
   Я схватил топор, выбрал подходящую глыбу льда, разметил, обработал соответствующим образом и возвращаюсь к нашему лагерю. — А ну-ка,— говорю,— товарищи, помогите мне установить фокус.
   Лом поднялся, ворчит:
   — Удивляюсь я на вас, Христофор Бонифатьевич: тут впору в сосульку обратиться, а вы еще фокусами развлекаетесь.
   Фукс тоже ропщет:
   — Фокусы-покусы! В Красном море я в одних трусиках купался, и то было жарко, а тут три пары надел, и все равно никак не согреюсь. Вот это фокус так фокус!
   Ну, я прикрикнул на них:
   — Отставить неуместные разговоры! Слушать команду! Поднять эту ледышку! Так держать! Пять градусов влево! Еще левее...
   И вот, знаете, подняли творение моих рук, огромную ледяную линзу, навели пучок лучей на лед, глядим — так и буравит, как в редьку, только пар свистит. Навели на чайник — мгновенно закипел, даже крышка взлетела. Вот таким образом и холод одолели. Живем. Привыкать стали, обжились так, что и уезжать не хотелось. Волка пеммиканом кормим, корову сеном. Сами тоже сыты, не голодаем. А тут и льды сошлись.
   Запрягли мы своих рысаков в последний раз и помчались прямым курсом на Петропавловск.
   Прибыли, высадились. Представились местным властям. Ну, должен сказать, приняли нас великолепно. Тут, знаете, за нашим походом следили по газетам, последнее время беспокоились, и, когда я рассказал, кто мы, нас, как родных обласкали: кормят, ухаживают, по гостям водят. Корову мы расковали, сдали в колхоз по акту, волчонка ребятам в школу подарили для живого уголка... Да что рассказывать. Век бы там гостить, так и то мало.
   Но тут, знаете, весна подошла, сломало льды, и мы затосковали по морю. Как утро — на берег. Когда на охоту — моржей пострелять, а то и просто так — посмотреть на океан.
   И вот однажды выходим все втроем, прогуливаемся. Фукс на сопку полез. Вдруг слышу — кричит страшным голосом:
   — Христофор Бонифатьевич, «Беда»!
   Я думал, что случилось: или там камнем ногу придавило, или медведя встретил — мало ли что! Бросился на помощь, Лом тоже полез. А Фукс все кричит:
   — «Беда», «Беда»!
   Взобрались мы к нему и, представьте, действительно видим — идет «Беда» под всеми парусами.
   Ну, бросились в город. А там уже готовятся к встрече... Мы на пристань. Нас пропустили, ничего. Однако смотрят уже несколько недоверчиво.

   Я ничего не понимаю. Как же так, черт возьми! Ведь на моих глазах «Беда» пошла ко дну. Да что глаза, глаза и обмануть могут. Но ведь есть соответствующая запись в вахтенном журнале. А это как-никак документ, бумага. И Фукс свидетель, а выходит так, что. я дезертировал с судна в минуту опасности. «Ну,— думаю,— подойдут поближе, разберемся». А подошла яхта — и вовсе стало непонятно. Смотрю — за рулем стоит Лом, тут же рядом — Фукс, шкотовым. А у мачты — я и командую подходом.
   «Да такого,— думаю,— не может быть! Может быть, это не я?» Пригляделся: нет, я. Тогда на берегу не я? Пощупал живот: нет, и на берегу вроде я. «Что же это,— думаю,— раздвоение личности, что ли? Да нет, ерунда все это, просто сон мне приснился...»
   — Лом,— говорю,— ну-ка ущипните меня.
   А Лом тоже сам не свой.
   Однако, знаете, ущипнул, постарался так, что я не сдержался, вскрикнул даже...
   Тут внимание собравшихся обратилось на меня, на Лома, на Фукса. Обступили нас.
   — Ну,— говорят,— капитан, может быть, вы объясните создавшееся положение?
   А «Беда» между тем подходит по всем правилам. Вот, знаете, кранцы выложили. Дали выброску, пристают. Вот этот двойник мой раскланивается, берет под козырек.
   — Разрешите, — говорит,— представиться: капитан дальнего плавания Врунгель с командой. Заканчивая кругосветный спортивный поход, прибыл в порт Петропавловск-Камчатский...
   Публика на пристани кричит «ура», а я, знаете, так ничего и не понимаю.
   Нужно вам сказать, что я ни в какую чертовщину не верю, но тут пришлось призадуматься. А как же, понимаете? Стоит передо мной живое привидение и разговаривает самым нахальным образом.
   А главное, я в дурацком положении. Вроде этакого мистификатора или самозванца... «Ну ладно,— думаю,— поглядим, что дальше будет».
   И вот, знаете, сходят они на берег. Я стремлюсь выяснить положение, пробираюсь к ним, но меня оттирают, и слышу, тому Врунгелю рассказывают, что тут есть уже один Врунгель с командой.
   Он остановился, осмотрелся кругом и вдруг заявляет:
   — Ерунда! Не может быть никакого Врунгеля: я его сам потопил в Тихом океане.
   Я как услышал, так сразу все понял. Вижу, понимаете, старый приятель, мечтатель-адмирал, господин Хамура Кусаки под меня работает.
   Ну, пробился я со своей командой, подхожу вплотную к нему.
   — Здравствуйте,— говорю, — адмирал! Как доехали?

  Он растерялся, молчит. А тут Лом подступил да как размахнется — и Лома номер два одним богатырским ударом поверг наземь. Тот упал, и глядим — у него вместо ног ходули торчат из брюк.
   Тут Фукс осмелел, подлетел к Фуксу номер два, вцепился ему в бороду и оторвал разом.
   Лому-то с Фуксом хорошо: у одного рост, У другого борода, а у меня никаких характерных признаков... «Чем же,— думаю,— мне-то своего двойника донять?»
   И вот пока думал, он сам придумал лучше меня. Видит, дело дрянь, достает кортик, хватает двумя руками — раз-раз — и распорол живот накрест... Харакири, самый самурайский аттракцион... Я даже зажмурился. Не могу я, молодой человек, на такие вещи хладнокровно смотреть. Так с закрытыми глазами и стою, жду.
   Вдруг слышу — народ на берегу тихонько посмеивается, потом погромче, а там и хохот пошел. Тогда я открыл глаза — и опять ничего не понимаю: тепло, солнце светит, и небо чистое, а откуда-то вроде снег идет.
   Ну, пригляделся, вижу — двойник мой заметно похудел, однако жив, а на животе у него зияет огромная рана, и из нее пух летит по всему берегу...
   Тут, знаете, кортик у него отобрали, взяли под белые руки довольно вежливо и повели. И команду его повели. А мы не. успели опомниться, смотрим — качают нас. Ну, покачали, успокоились, выяснили отношения, потом пошли яхту осматривать.
   Я вижу — не моя яхта, однако очень похожа. Не обошел бы я на своей весь мир — сам мог бы перепутать. Да. Ну, заприходовали эту посудину, как полагается, а на другой день и пароход пришел.
   Распрощались мы. Потом я с Фуксом уехал и вот, видите, до сих пор жив, здоров и молод душой. Фукс исправился, поступил на кинофабрику злодеев играть: у него внешность для этого подходящая. А Лом там остался, командовать этой яхтой.
   Вскоре я от него письмо получил. Писал он, что ничего, справляется и яхта неплохо ходит. Конечно, эта «Беда» не «Беда». Ну, да это не беда, все-таки плавает... Да.
   Вот так-то, молодой человек. А вы говорите, что я не плавал. Я, батенька мой, плавал, да еще как плавал! Вот, знаете, стар, память слабеет, а то бы я вам рассказал, как я плавал.