В этот день в классе произошло событие. Директор Георгий Саидович привёл новенького — знакомить
     Мальчишки настороженно притихли, а девчонки, так те просто глаза вытаращили — новенький был великолепен.
     На фоне ребят в одинаковых синих костюмчиках он гляделся романтическим юнгой, только что вернувшимся из кругосветного плаванья.
    На нём была настоящая морская форменка с полосатым выгоревшим воротником — гюйсом, в треугольном разрезе её пестрела тельняшка, и всё это довершали чёрные клёши, широкие, как Каспийское море, подпоясанные ремнём с надраенной до зеркального блеска матросской бляхой.
    — Познакомьтесь, — сказал Георгий Саидович, — это наш новый ученик — Виталий Родин. Он приехал к нам с далёкого Балтийского моря, из города... — Тут директор замялся, оглянулся на Виталия.
     — Из города Дзинтари, это под Ригой, — спокойно подсказал Виталий.
    — Вот-вот! Из Дзинтари. Будет учиться вместе с вами.
    Русый чуб волнами спадал новенькому на лоб, глаза были серые, цепкие, спокойные. Был он выше всех в классе и, пожалуй, старше всех. Красивый мальчишка был Виталий Родин.
     — Какой-то он нахальный, — фыркнула Ленка Бородулина, — даже не смутился!
    — Тебя, что ли, смущаться? — прошептал Володька.
    — Влюби-и-илась! — пропел Таир.
     — Дурак! Дурак! — зашипела Ленка и так заалелась — вот-вот заплачет.
     — Садись, Виталий, — сказал директор. — Ребята у нас хорошие, класс дружный. Я пошёл.
    — Благодарю вас. — Виталий сдержанно кивнул и пошёл на свободное место рядом с Ленкой Бородулиной.
    Та оцепенела от неожиданности, напряглась как деревянная и уставилась выпученными глазами в какую-то точку на доске.
    — Вы позволите? — спросил Виталий.
    Класс прямо-таки ахнул, а Ленка чуть со стула не упала.
     — Д-да! Я вам позволяю, — пролепетала она.
    И тут Таир не выдержал и захохотал. Не приняты были в шестом «а» такие китайские церемонии.
    — Слышь, ты, Виталий, — заорал Таир, — не приняты у нас тут такие китайские церемонии!
    Виталий Родин спокойно поглядел на него. Глаза у него были холодные, рысьи какие-то глаза. Класс ждал. И вдруг Родин улыбнулся. И стал ещё красивее.
    — Не принято — не надо. А я думал, принято. Но раз не принято, так чего ж. Меня, ты слышал, Витькой зовут. А тебя?
    — Таир, — ответил растерявшийся под лучами столь добродушной улыбки Таир, — а его Володькой, — добавил он и ткнул в Володьку, — а её, твою соседку, — Ленкой.
    Родин церемонно поклонился Ленке:
     — Виталий.
     Ленка кивнула и ещё более покраснела, хотя, казалось, больше уж некуда.
     — Значит, для мальчишек ты Витька, а для девчонок — Вита-а-алий? — спросил кто-то.
    — Хоть горшком назовите, только не ставьте в печку, — засмеялся Родин.
    И всем в классе стало ясно, что парень он хороший.
    А девчонки на переменках сбивались в табунки и шептались, шептались. Было решено, что он ещё и «интересный». Ленке Бородулиной явно завидовали.
    Виталий Родин, он же Витька, как-то сразу сдружился с Таиром и Володькой. Не то чтобы сдружился — какая уж тут дружба за такое короткое время! — просто он общался с ними гораздо больше, чем с другими ребятами класса. Витька сказал, что семья его переехала на юг из-за матери: у неё слабые лёгкие и климат Прибалтики ей вредил. Отец устроился инженером на местную консервную фабрику.
    Как-то так получилось, что Виталия Родина никто не стал звать ни Виталием, ни Витькой. Его окрестили по фамилии — Родькой, и он против нового имени не возражал, оно ему даже нравилось.
    Первым нашумевшим в школе деянием Родьки была знаменитая история с верёвкой.
     Шестой «а» располагался на четвёртом этаже. Седьмые и восьмые классы — на пятом.
    Шумела, бурлила большая перемена. Дежурные выгоняли из класса. Народ, естественно, упирался. И тут вдруг заметили в распахнутом окне свисающую сверху верёвку.
    Первым подбежал Таир, потянул — не поддаётся. Володька и другие пришли на помощь, тоже потянули. Верёвка сердито, как живая, дёргалась, сопротивлялась и поддаваться ни за что не желала.
    Ну тут, конечно, набежало полкласса. Очень стало весело.

     На крыше, у самой трубы сидел кровельщик. До полудня он чинил крышу и теперь сидел у трубы и ел в свой законный обеденный перерыв котлеты с помидорами. А страховочная верёвка у пояса отвязалась от трубы и свесилась через край крыши.
    После первого же рывка кровельщик судорожно вцепился в трубу. От неожиданности и изумления он даже не успел вынуть изо рта котлету. Рывки становились всё сильнее. Кровельщик изо всех сил обнимал спасительную трубу, возмущённо мычал сквозь котлету. Наконец он догадался выплюнуть котлету и заорал во весь голос.
     Но было уже поздно.
    Рванули так, что руки его разжались и он покатился вниз, туда, где крыша обрывалась в страшную пятиэтажную бездну.
    Когда верёвка резко и неожиданно подалась, полкласса повалилось на пол. И тут же все услышали дикий крик.
     Все вскочили, облепили окна, запрокинули головы, к ужасу своему увидели над собой, на краю крыши, висящего человека. Злополучная верёвка была привязана к его поясу. Во дворе уже собирались люди, что-то кричали, показывали на человека.
    Весь класс бросился вниз. Потом никто не мог понять — почему. Очевидно, просто с перепугу. Всех охватила паника.
    Они бегали по двору, девчонки причитали, ахали, мальчишки кричали, что надо скорее вызвать пожарных, скорее растянуть внизу брезент, чтобы поймать человека, когда он упадёт.
    Но пожарные не могут приехать мгновенно, а брезента под руками не было.
     Кровельщик держался из последних сил. Он висел на локтях, вцепившись в ненадёжный водосточный жёлоб, судорожно скрёб сапогами о стенки, пытался подтянуться. Но подтянуться ему не удавалось. Силы оставляли его.
     Весь класс побежал вниз, во двор, но один человек вниз не побежал.
    Родька метнулся вверх по лестнице, взлетел к чердачной двери и увидел, что петли для висячего замка закручены толстой медной проволокой.
    Обдирая в кровь руки (откуда только силы взялись!), он стал разгибать проволоку. Ему показалось, что прошло очень много времени, пока распахнулась дверь на чердак. На самом деле он возился минут пять. Но тут дело решали даже не минуты — секунды. Кровельщик обессилевал.
    Когда Родька осторожно, на животе подполз к нему, то увидел измученные глаза, полные страха и тоски.

    — Сейчас, дяденька! Сейчас, — забормотал Родька. — Подержитесь ещё маленько, я сейчас.
    Он осторожно свесился через край крыши, поймал мотающуюся на ветру верёвку, быстро на четвереньках добрался до трубы и трижды обежал её, обмотал верёвкой.
    И в тот же миг кровельщик сорвался.
     Сдавленно ахнула толпа во дворе, инстинктивно отпрянула назад.
    Кровельщик, висел, медленно раскачиваясь. Тело его было будто тряпочное.
    Родька сидел у трубы, не выпуская из рук верёвки. Он всхлипывал. От пережитого напряжения и страха зубы его стучали.
    Потом с воем влетела во двор пожарная машина, мгновенно выпустила из себя серебристую лестницу, и ловкий пожарный взлетел по ней, как матрос парусного флота по вантам.
    Пожарный бережно подхватил обмякшее тело кровельщика, поставил его на лестницу, помог спуститься вниз.
    Кровельщик был белый с прозеленью, говорить он не мог, только часто-часто втягивал в себя воздух сквозь намертво стиснутые зубы.
    Родька стал героем дня.
     Директор Георгий Саидович жал ему руку, как взрослому человеку, поздравлял и говорил, что гордится им.
    Мальчишки гулко хлопали по спине и плечам, малыши клубились вокруг него тучей. Девчонки ласково улыбались.
    Родька делал вид, что он очень скромный, смущённо опускал голову, а сам незаметно подмигивал Володьке и Таиру озорным и отчаянным глазом.
    — Эх мы! Лопухи! — говорил Володька.
     — Хуже! — возражал Таир. — Как глупые ишаки! Как бараны в стаде! Все вниз — и мы вниз! Гьфу!
    — А Родька-то, а?!
    — Сила! — подтвердил Таир. — Реакция, как у барса.
     И они безоговорочно признали Родьку вожаком...
    Всё случившееся затем на пляже, вся та история, которая имела столь печальный конец, ни капли не убавила восхищения Родькиной ловкостью. Так, задумались мимолётно, возникло нелепое сомнение и тут же пропало.
     А дело было так. В воскресенье с самого раннего утра они пошли на пляж. Разливался знойным маревом конец октября, солнце жарко палило, а вода была как кипячёная. Казалось, на пляже собрался весь город, того и гляди, на кого-нибудь наступишь.
    — Нет, это не пляж, это лежбище котиков, — сказал Родька, — у нас в Дзинтари в разгар лета и то столько народу не увидишь. Правда, и пляж у нас побольше. Он там вдоль всей Юрмалы, на много километров тянется.
     — А что такое Юрмала? — спросил Володька.
    — Это такой курортный район. Вдоль Рижского залива один за другим маленькие городки: Булдури и Майори, Дзинтари, Дубулты. Много. Это и есть Юрмала. Там летом хорошо — песок, дюны, сосны. Иностранцев полно. За какой- нибудь значок можно жевательную резинку выменять.
    — И не стыдно? — спросил Таир.
    — А чего стыдного? — удивился Родька. — Все ребята менялись. Ченч называется. Обмен. Я тебе, ты мне. Нормальный ход.
    — Не знаю, — неуверенно протянул Володька, — иностранцы всё-таки. Я видел, как в Баку к ним всякие пижоны липли. Противно.
     — Эх вы, дремучий народ! — засмеялся Родька. — Цивилизация вас ещё не коснулась.
    — Сам дремучий, — обиделся Таир.
     — Оно и понятно, — продолжал поддразнивать Родька, — море ваше — то ли море, то ли озеро. Никаких международных отношений. Не то что Балтика. «Все флаги в гости к нам»...
    — Ну и катись на свою Балтику, — разъярился Таир.
    Ноздри его раздулись, глаза сузились в щёлочки. А Володька знал: это верный признак того, что до драки один шаг.
    Почувствовал это и Родька. Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, хлопнул Таира по плечу.
    — Не петушись, Таирка, пусть твой Каспий будет океаном, я согласен.
    Таир что-то проворчал и отвернулся. Он не терпел никаких насмешек над своим родным морем.
    Они лежали на горячем песке, лениво пересыпали его в ладонях, глядели на море.

    Володька и Таир рассказывали о нефти Родьке, человеку в нефтяных делах серому, потому что нефть на Балтике не водится. Зато там добывается солнечный камень-янтарь.
    Родька рассказал, что это вовсе не настоящий камень, а древняя окаменевшая смола. Они лежали и беседовали обо всех этих учёных делах и чувствовали себя взрослыми, многознающими и умными людьми. И это было приятно.
    А потом вдруг появился мальчишка в невиданном джинсовом костюме. Куртка и штаны у него были новенькие, из синего грубого материала, на штанах сзади красовалась кожаная наклейка со скачущим ковбоем. Но этого мало: на правой штанине чуть повыше колена и на куртке иод левым карманом были пришиты красные латки. Исключительно, конечно, из пижонства. Мол, я уже эти штаны и куртку сто лет ношу! Просто глядеть было противно на этого типа. Пришёл на пляж со своими липовыми латками, жара, а он разгуливает в костюме, как павлин.
    Таир и Володька переглянулись, хмыкнули и пожали плечами. До того этот мальчишка со своим ни разу не надёванным костюмом был им понятен — глаза бы не глядели.
    Так вот расхаживал он, как индейский петух, как павлин, и так ему нравился костюм, так явно не хотелось раздеваться, что глядеть на него было не только смешно, но и как-то неловко. Потом он томительно медленно, показушно раздевался. Штаны он не сложил, а поставил, и штанины, ловко расправленные, как трубы, постояли немного. Со стороны казалось, будто стоит человек, обрубленный до пояса, и нет у него ступней. Затем штаны медленно повалились набок, и мальчишка торопливо подхватил их, сложил и выстроил аккуратную стопочку из своего прекрасного костюма. Парень оказался в полосатых нейлоновых плавках с большим фирменным клеймом на левой ягодице. Потом пижон медленно, дозволяя разглядеть себя, вошёл в воду и неожиданно ловко и быстро поплыл кролем.
    Глаза у Родьки сузились в щёлочки, ноздри раздулись.
    — А что, ребята, проучим петуха? — спросил он.
     — А как?
     — А так. Глядите.
    Родька вскочил, подошёл к одежде мальчишки, схватил её в охапку, подбежал к Таиру и Володьке.
    — Быстро яму копайте! — приказал он. — Сейчас будет потеха.
    Мальчишки быстро стали разгребать песок, потом закопали вещи, разровняли бугорок и разлеглись в живописных непринуждённых позах.
    А потом началось!
     Хозяин великолепных одежд важно и неторопливо вышел из воды, направился к тому месту, где должны были лежать его вещи. С недоумением уставился на пустое место. Важность всё ещё не покидала его.
    И вдруг в один миг она слетела, как шелуха.
    Мальчишка завопил, заметался из стороны в сторону, потом зачем-то побежал обратно к морю.
     — Всегда они бегут не в ту сторону, — пробормотал Родька.
     — Что? — не расслышав, спросил Володька.
    — Ничего. Я так, — ответил Родька.
     Таир вообще ничего не слышал, он просто корчился от смеха, глядя, как этот надменный петух в мгновение стал мокрой курицей.
    Володька тоже веселился вовсю. Родька только усмехался снисходительно. Но затем Таиру и Володьке стало не до смеху, потому что мальчишка вдруг заревел басом, да так горько, так безнадёжно, будто у него не штаны с курточкой пропали, а, скажем, родной любимый брат.
    Он размазывал кулаком слёзы, шмыгал носом, всё топтался и топтался на одном месте. Потом махнул рукой и понуро пошёл прочь.
    — Хватит, Родька, — сказал Таир, — хватит. Уже не смешно.
    — Да, — Володька встал, — надо его догнать.
     Мальчишка завернул уже за угол ближайшего дома — толстый и бесконечно несчастный.
     — Ладно, — согласился Родька, — я сейчас. Ждите меня здесь. — Он проворно выкопал вещи, свернул их потуже, сунул под мышку. — Сейчас я этого слюнтяя догоню, — сказал он и побежал за мальчишкой.