Последний лёд – долгожданная пора для всех любителей зимней рыбалки.

Весеннее солнце начинает растапливать снег, и талая вода, газированная кислородом, устремляется в речки, озера и пруды.

Рыба приходит в себя и после зимнего поста жадно кидается на любую насадку. А тут как раз и рыболовы наготове со своим разнообразным меню: мотылем, опарышем, червем...

В этот раз на последний лед я поехал один – Сергея Петровича прихватил радикулит, а у Сашка медовый месяц, его тёща не пустила. Купил для хозяйки бабы Дуни халат, конфет «Коровка», продуктов на три дня.

Поезд с Савеловского вокзала отошел вечером. В вагоне я сагитировал пятерых рыболовов ехать в «мою» деревню. Особенно понравился мне Илья – здоровый сорокалетний мужик с огромными ручищами, про себя я его окрестил Ильём Муромцем. Все рыболовы были простые работяги, кроме одного – врача-невропатолога.

Утром мы приехали в Весьегонск – столицу рыбалки по последнему льду. Рыбачки разошлись по окрестным речкам, а мы направились к деревне. Путь не длинный: всего каких-нибудь семь километров по живописной местности, сначала под гору, проселком, потом лесом.

Попетляв по лесу, дорога вышла к маленькой деревеньке на берегу речки.

Баба Дуня обрадовалась. Узнала меня и собака Нюрка, за что получила сардельку. Разгрузились, обустроились и поспешили на речку.

На южных склонах снег сошел, образовались небольшие закраины. По сухому льду важно расхаживали вороны. Подошли к Матрениному мосту. Моста нет уже лет сорок, но название осталось.

Лед был толстый, но рыхлый, шнек брал его за два захода. Очистили лунки и приступили к ловле.

В тот день ловилась некрупная плотва. К вечеру каждый из нас поймал килограмма по четыре, по московским меркам это неплохо. Вернулись домой, зарыли в сугроб уловы. В избе было тепло. Баба Дуня, в моём халате, поставила на стол чугун горячих щей.

Сели ужинать. Если скажу, что не выпили, все равно не поверите. Окончательно познакомились, обменялись адресами. Стали укладываться спать: баба Дуня на своей лежанке за занавеской, мы на полу. Одному человеку не хватило места. Решили бросить жребий, кому спать за печкой с теленком, – на пяти бумажках написали «пол», на шестой – «тел.». Жребий выпал невропатологу. Смеялись, пока не заснули. Утром невропатолог сказал, что спал хорошо и такого спокойного пациента, как теленок, за всю свою практику ни разу не встречал.

На второй день поймали меньше, но все-таки поймали, добычу снова зарыли в снег.

На третий день надо было уезжать в Москву. Расплатились с хозяйкой за ночлег, забрали улов и пошли на речку.

Решили порыбачить ниже по течению. Я вспомнил, что в этих местах хорошо ловится на черную нитку. Привязал к крючку мормышки нитку, обрезал – получился некий «тараканчик».

Опустил мормышку на дно, натянул сторожок, и вдруг он стал подниматься. Я подсек, и сердце замерло – ощутил неподъемную тяжесть и тугие рывки. Подтянул, в лунке показалась голова рыбы. За леску такую не вытащишь, пришлось поднимать её на лед рукой. Что за рыба, не пойму, – весом с килограмм, шершавая, как крупнозернистая наждачная бумага.

Опустил мормышку, но теперь сторожок пошел вниз. Я опять подсек и вытащил такую же крупную рыбину.

Подошел Илья, стал охать и ахать:

«Я, – говорит, – такой крупной плотвы в жизни не видел». Просверлил он лунку недалеко от меня, опустил в неё снасть, и сразу леска у него оборвалась: у него она была 0,1 мм, а у меня 0,2.

Пока он налаживал удочку, я поймал ещё пять таких же крупных рыбин. К 3 часам дня я вытащил 22 плотвицы, Илья – 13. Пора было идти на станцию. Хорошо порыбачили по последнему льду!

В рюкзак, где лежал улов первых двух дней (7 кг), я положил эти 10 плотвиц, в ящик – остальную рыбу. Илья помог мне все это взвалить на плечи, я встряхнулся и подумал: как же я дойду до станции?

Взглянув последний раз на деревню, тронулись в путь. Лес кое-как прошли, но на открытой местности все растаяло, ноги скользили и вязли в грязи по щиколотку. А тут ещё надо в гору подняться...

Солнце грело по-летнему. Пока дошли до середины горы, я совсем выбился из сил: ноги сами сделали два шага вперед и три назад, потом разъехались, и я упал. Илья поднял меня, помог снять рюкзак.

Я вынул улов первых дней и выбросил вон – мне и крупной плотвы хватит. Илья подобрал мою рыбу и положил в свой мешок.

Поднялись на гору, пошли дальше. Впереди – второй подъем. Пот заливал глаза, в которых плыли оранжевые круги и мелькали черные мурашки. Из-под шапки, как из-под крышки кипящей кастрюли, валил пар.

Сели отдохнуть. Я стал решать философский вопрос, что лучше: отправиться на тот свет с рыбой или остаться в живых, но без рыбы?

Взял и выбросил плотву из ящика и рюкзака. Илья, приговаривая: «Зачем добру пропадать...» – забрал и её себе.

Тронулись дальше. До станции оставалось еще два километра. Я снял полушубок и бросил его в кювет. Илья не одобрил такой бесхозяйственности, подобрал его и натянул на себя, при этом овчина с треском лопнула по швам. Совсем налегке я дошел до станции (мой ледобур давно нёс Илья).

В поезде я спал как убитый, и из вагона в Москве я вышел другим человеком, с другими мыслями: вчерашняя дорога не казалась ужасной, а жара – невыносимой. Рыбу выбросил зря – мог и донести, а уж полушубок было жалко до слез.

Прошёл почти год, и недавно я получил бандероль от Ильи: там оказалась пара рукавиц и письмо. Он писал: «Из вашего полушубка я сшил три шапки и четыре пары рукавиц. Сообщите, когда поедем к бабе Дуне на последний лёд».