Юрий Тарыничев

Сапропель

    Приехал на Няжму половить щук, а угодил на скандал. Скандалили, чуть не хватая друг друга за грудки, два соседа: старик Небалуев, облезлый ворон, и молодой белобрысый петушок Петя Гром, совхозный бригадир, малый с гонором.
    Петя Гром метался вокруг костра, где лежала кверху днищем лодка Небалуева, и кричал фальцетом ее владельцу:
    — Ты мне ответь, Небалуев, положа руку на сердце: может ли родить земля десять годов кряду без навоза и химудобрений? Не может, да? А у тебя она почему-то родит, и еще как родит! Вон картошка-то... в одно время садили, а у тебя она прет, как на дрожжах, даже на неделю вперед зацвела. С каких, извиняюсь, рыжиков?
    Небалуев то и дело поддергивал штаны, готовясь дать надлежащий отпор.
    — Ты это на что намекаешь? На что намекаешь, немытик? Думаешь, я в твой поганый склад лазил, суперфосфат крал? Да провались она, вся твоя химия, ни дна ей, ни покрышки! Поотравляли кругом, будто изверги! Ни пчел, ни рыбы, ни дичи! А и хлеб растет — тьфу! — что дресва. Никакого вкуса. О картошке совхозной я уж не говорю. Та вообще какая-то тюря по сравнению с моей...
    — Ты не увиливай, Небалуев, не увиливай! Ответь все-таки, чем удобрял дворище, если, говоришь, не суперфосфатом? — бригадир, уверенный в своей правоте, нагловато усмехался.
    Небалуев показал ему кукиш.
    — А на-ко вот, выкуси! Понял?
    — Да я давно понял... Вот закрою склад на запор, тогда посмотрим! Посмотрим, как у тебя зацветет на весну картошка!
    — Закрывай! Закрывай, пустая твоя голова!.. Закрыть-то давно надо бы! А то дождался, пока коровы отравятся...
    — Посмотрим! — крикнул еще раз бригадир, но уже глуше, потому что заметил на тропке постороннего, а посторонний — он, может, уполномоченный какой или корреспондент. Бродят тут всякие с утра до ночи, леший их разберет...
    Бригадир цвиркнул сквозь щербатый зуб и ушел с недовольством, стегая себя ивовым прутком по голенищу сапога. Через минуту его визгливый фальцет послышался у силосной ямы: не доругался тут — отводил душу там.
    Я сделал вид, будто ничего не слышал, поздоровался с Небалуевым радушно и сказал дежурную фразу о том, что приятно видеть его в добром здравии. Однако старик отмахнулся: какое там здравие! Бок болит, в ногу стреляет, голова — что чугун и в глазах — метельки. Чувствовалось, он еще на взводе, продолжает мысленно спорить с бригадиром и мне как гостю откровенно не рад.
    Если бы я не знал Небалуева или знал плохо, понаслышке, то попрощался бы с ним вежливо и подался берегом Нямжы к старому сеновалу, где бы и переночевал, если ночлегом можно назвать короткое забытье в глухой час. Но старика я знал хорошо, ездил к нему не первое лето. Поэтому подождал, пока он малость отмякнет и спохватится: не привез ли я ему новые очки, а то он без них как без рук?
    Привез! Как не привезти... Да еще какие очки: по моде, с предохранительной цепочкой. Так что теперь в них хоть дрова коли, хоть рыбачь на глубине.
    Старик бережно принял их, прикинул к глазам. Ладны ли пуще? И просиял: ладны! Из тютельки в тютельку. Вот спасибо, так спасибо. Удружил... Да что мы стоим-то? Айда в дом. Самовар на столе. Антоха все глаза проглядел...
    Антоха — внук Небалуева. Внуку — четвертый год, но он все еще ползает: ходить не может, что-то с ножонками... Отца у него нет. Мать «где-то шляется» — уже второй год пошел... А детская душа хочет ласки, общения. А я — к детям неравнодушный, и мой приезд — всегда праздник для мальчика, да и для меня тоже.
    — А у меня уж и живец наловлен, — похвастал Небалуев. — Так что чайку попьем да и — марш! — на реку.
    О скандале он упорно не заикался. Я тоже молчал, хотя поговорить об этом все же хотелось. Не верил я, зная неприязненное отношение старика к химудобрениям, чтобы он крал суперфосфат на складе, Тут было что-то не то...
    День угасал медленно, с неохотой, в полнейшей тишине и безветрии. Под знойным вечерним небом низкая и сырая пойма закурилась белесым туманцем, поперек реки легла закатная полоса киновари. Благословенный час! Вот уж поистине — над миром словно пролетел тихий ангел. И, если бы не тягучий скрип тележного колеса на том берегу, если бы не гнус, мухи да жужелицы — крупное оводье, терроризировавшее все живое, можно бы подумать, что природа кем-то заморочена на весь вечер и всю ночь, до петушиного крика.
    На рыбалку мы с Небалуевым вышли вместе, а вот рыбачили, как всегда, порознь. Ничего не поделаешь, по-разному устроены, а отсюда и разное отношение к рыбалке. Небалуев с его крестьянским практицизмом ценил в рыбалке прежде всего результат, хотя и не: жадничал, ловил рыбу только для себя и ровно столько, сколько нужно. Я же, наоборот, ценил в рыбалке больше процесс, но зачастую не сдерживал себя, свою страсть, — хапал, как говорят, а потом не знал, что делать с уловом, пока не догадался сдавать в детский сад. Словом, две противоположности. Снасти у нас, естественно, тоже были разные. Я ловил спиннингом, Небалуев — жерлицами. Мне нужна была чистая вода — в смысле без водорослей, с ровным песчаным дном, чтобы не терять времени и не нервничать из-за зацепов. Небалуев предпочитал рыбачить в проточном озере, среди коряг и травы; поставит жерлицы, ляжет на корму лодки и дремлет. Сторожить, суетиться, хватать снасть при поклевке ему было не нужно. Если уж щука замечала живца, то брала его вместе с тройником мертво, взаглот. Случаев ..хода у него не бывало. Это сделало его насмешником, в основном надо мной. Подремав, он подгонял лодку к моему плесу, бросал якорь и начинал болеть за меня как за спортсмена — само собой, с ехидством.
    — Так-так-так... В-в-вжик! Теперь значит, круть-верть... Хорошо. Но — впустую... Новый заброс. В-в-вжик! Опять круть-верть. Ага! Вроде чего-то есть. Никак щука. Тащи ее, дьявола, тащи! Да ноги упри покрепче! Упри, говорю ноги!.. Ну вот, сошла... Ведь говорил — упри ноги. Дак ты не послушал... Давай снова. В-в-вжик!

    Такое издевательство над собой мог выдержать не каждый. Но я терпел и даже улыбался, правда, через силу. Потому что старик не раз выручал меня при зацепах. А ведь зацеп — это, как правило, потеря блесны вместе с поводком. Сделать же новую, такую, чтобы и в бесклевье щука брала, не так просто. Одного материала наищешься. А от стандартных блесен я давно отказался, так как на заводах их штампуют в основном для вала, ориентируясь на начинающих спортсменов.
    Сегодня, однако, вижу: Небалуеву не до ехидства. Расстроен старик, хотя вида не показывает. Шутка ли, заподозрили в воровстве, опозорили на старости, да еще при чужом человеке...
    Проверив жерлицы, он сошел на берег и стал рубить хворост для костра, который мы по обыкновению разводили на старом, обжитом кострище, где все было под рукой: и пеньки-сиденья, и рогатина для котла, да и сам котел объемом с ведро, с толстыми чугунными стенками, облитый изнутри эмалью. В мою сторону старик даже не посмотрел, точно меня и не было вовсе. А зря. У меня как раз началась интересная рыбалка. Точнее, не рыбалка, а... черт знает что! Как только я делал заброс и брался за катушку, так возле блесны появлялась щука с полуразинутой зубастой пастью, но не брала ее, лишь сопровождала, следуя за ней в полуметре. Другой заброс... третий... пятый — то же самое. На шестом забросе щука подплыла за блесной близко к берегу, и, когда рыба делала разворот, я успел разглядеть ее в светлой воде совершенно отчетливо. Это была красавица в своей лучшей поре — черноспинная, с желтым брюхом и оранжевыми крапинками на боках. Таких щук я, кажется, еще не лавливал. А может, и ловил, но ведь непойманная щука — всегда самая-самая!..
    Посчитав, что причина — в снасти, лихорадочно меняю блесну, делаю несколько забросов. Нет, результат тот же. Щука кидается к блесне, но лишь провожает ее на расстоянии и перед берегом благоразумно уходит вглубь. Это меня разозлило. Я подумал, что щука либо сытая, либо уже бывалая, просто дразнит меня, и решил уйти на новое место, к излучине. Но именно в этот момент, когда блесна была уже возле берега, щука сгребла ее в резком порыве. Попалась, голубушка! Удилище изогнулось в дугу, но выдержало, и остальное — выхватить добычу на берег — было уже делом техники.
    На берегу, вывалявшись в песке, щука не казалась такой большой и экзотической. Да и налюбоваться ею вдосталь мне не дал Небалуев — тотчас деловито взял ее за жабры, распорол брюхо кривым ножом и кинул в ведро с водой. Тут же я открыл и причину ее странного поведения. Оказалось, в щучьей пасти был помимо моего еще один тройник, только с неметаллическим поводком, выдававшим рыболова- предшественника как откровенного дилетанта; неметаллический поводок щука перекусывает словно травинку, оставляя у себя в глотке вонзившийся тройник, и потом гибнет от голода.
    Думать о таких вещах, как тройник в глотке и голодная смерть, — дело неблагодарное. Запал рыболовной страсти у меня сразу погас и я вдруг решил, что на сегодня ловить хватит, рыба мне — ну совершенно ни к чему. Другое дело — завтра, на утренней зорьке.
    Я помог старику почистить картошку и попытался его рассеять, заговорил о нечистой силе, тем более что подкрадывалась ночь — самое время заводить такие разговоры.
    — Самсон Николаевич! А правда, что в этом озере прежде водились русалки?
    — Да ну, какие там русалки! Враки все это, досужие выдумки, — Небалуев отмахнулся с недовольством и какое-то время молчал, нахмуренный, глядя в одну точку. Потом вдруг встрепенулся. — А хошь, я тебе живое чудо покажу?
    — Как это?
    — Просто. Возьму да озеро запалю.
    — Озеро?
    — Озеро.
    — Ну что ж... валяй. Только учти: ты не оригинал. Синица тоже однажды грозилась...
    — То — синица, а то — я... Кашеварь тут. Я скоро...
    Намерение Небалуева «запалить озеро» представлялось мне настолько нелепым, что я не придал его словам ни малейшего значения. Подумал — старик просто пошутил и поехал проверять жерлицы.
    А старик не шутил. Он и впрямь... запалил озеро: кинул в воду горящую спичку, и оно вспыхнуло, как порох, — синий огонь, мерцая в потемках, побежал ручейками во все стороны от лодки, затем вновь вернулся к исходной точке и стал блуждать по зеркалу отдельными островками. Зрелище фантастическое. Ничего подобного я прежде не видывал. Однако что бы это значило? Колдовство? Гипноз? Или всего-навсего какой-то прозаический газ, скажем, метан — простейшее соединение углерода с водородом, присущий гнилым местам и шахтам?
    Но это еще было не все. Вскоре Небалуев вернулся к костру и поставил передо мной ведро, на две трети заполненное жидкой сероватой массой.
    — Как думаешь, что это такое?
    Я поддел горсть этой массы, размял в пальцах, понюхал.
    — Похоже на сапропель. Сапропель — это озерный ил, в переводе с итальянского. Используется как ценное удобрение. Кстати, совершенно безвредное для окружающей среды.
    Небалуев просиял, открыв во мне сведущего человека. — Вот! Ценное и безвредное. А они нас химией глушат. Помешались, понимаешь...
    — Свой-то огород этим и удобряешь?
    — Этим, этим!.. Тут у нас этого сапропеля всему району не вычерпать, и не за год, не за два — за много лет. Дак это — в одном озере. А их сколько у нас, озер-то?
    Сразил! Ну, сразил меня Небалуев. А я-то думал — он так себе, живет — небо коптит, и, между прочим, в вину это ему не ставил, поскольку знал, что старик дальше своего озера нигде не бывал, а учился всего «две зимы». А у него, гляди-ка, государственный ум и хватка хозяйственника, в укор мне, человеку ученому, да еще агроному, пусть и бывшему, променявшему живое дело на прокуренный кабинет. Впрочем, ум и образование — совсем не одно и то же, как принято считать, в этом я давно убедился, и пример с Небалуевым — лишнее тому подтверждение. Вот только почему он молчал так долго, не бил в колокола, раз убедился, что сапропель — удобрение стоящее?
    Поколебавшись, я все же упрекнул Небалуева:
    — Что ж молчал про сапропель-то? Тому же бригадиру сказал бы... Ну хорошо, с бригадиром у тебя нелады. Так ведь на бригадире свет клином не сошелся...
    Небалуев, не дослушав, зачастил с жаром:
    — А ты думаешь, я не говорил? Говорил, парень, и не единожды. И директору совхоза и уполномоченным разным. Да ведь разве у нас не знают, как отмахнуться в таких случаях? И что этот вопрос еще изучается в академиях и что черпать нечем — нету пока такой техники... Теперь вот тебе говорю. Ты хоть и не велика шишка, да все-таки... живой человек! Пошевели там кого можешь...
    Я пообещал, что пошевелю, обязательно пошевелю, при этом имея в виду пошевелить в первую очередь не других, а себя: расшевелю себя, зашевелятся и другие... Техники у них, видите ли, нету, нечем черпать. Может, из Ватикана или с острова Пасхи ее выписать, технику-то?
    Мы помаленьку разговорились и начали рассуждать о том, какие благоприятные перспективы сулит использование сапропеля как для урожаев, так и для очищенных озер, для экологии в целом. И, увлекшись, договорились до того, что оба уснули возле костра и утренний жор благополучно проспали.