ГЛАВА XV,
  в которой адмирал Кусаки пытается поступить на «Беду» матросом

 Из Бразилии наш путь лежал дальше на запад. Но через материк, сами понимаете, не пойдешь, и пришлось уклониться к югу. Я проложил курс, расставил вахту и пошел. Шли в этот раз прекрасно. Ветерок дул как по заказу, из-под носа буруны, за кормой дорожка, паруса звенят, снасти обтянуты. Миль по двести за сутки отсчитывали, а сами сложа руки сидели. Лом с Фуксом обленились совсем, дисциплина начала падать, и я решил занять экипаж судовыми работами.
   — Ну-ка,— говорю,— Лом, довольно вам загорать. Займитесь-ка медными частями. Надрайте так, чтобы огнем горело.
   Да. Ну, сказал. Лом козырнул: есть, мол.
   Натер кирпича, берет тряпку, и пошла работа.
   Только я спустился в каюту вздремнуть, слышу — беспокойство на палубе. Вскочил, бросился к трапу, а навстречу Фукс. Бледный, дрожит.
   — Пожалуйста,— говорит,— Христофор Бонифатьевич, на палубу. У нас, кажется, пожар.
   Выскочил я. Смотрю — и вправду: горит палуба в двух местах. А Лом как ни в чем не бывало сидит чуть поодаль от очагов огня и драит медную уточку. Только я пригляделся, смотрю — и тут палуба вспыхнула.
   Я, знаете, растерялся даже.
   — Лом,— кричу,— объясните, в чем дело?
   А тот встает, берет под козырек и спокойно так рапортует:
   — Согласно вашему приказанию, драю медные части так, чтобы огнем горело. Какие последуют распоряжения?
   Я было хотел разнести Лома, да вовремя сдержался. Вижу — сам виноват. А как же, знаете,— писатель или, там, артист может, конечно, позволить себе некоторые вольности в выражениях, а у нас в морском деле точность прежде всего. Нам стихи писать некогда. Отдаешь распоряжение — думай, что говоришь, а то по-падешь на такого, как Лом — человек он внимательный, аккуратный, привык исполнять команду в буквальном значении, к тому же и силушка у него богатырская, так, знаете, и до аварии недалеко.
   Ну, вижу, нужно исправлять последствия своей ошибки. И распорядился мигом:
   — Отставить драить медные части! Пробить пожарную тревогу!
   Фукс бросается к колоколу. Лом, согласно расписанию тревоги, остается у места возникновения пожара, а я в руле. Звону много, а толку никакого. Огонь ширится. Горит, как факел. Того и гляди, до парусов дойдет. Ну, я вижу, дело дрянь. Развернулся кругом, стал против ветра. И помогло, знаете. Сдуло огонь. Он у нас за кормой поболтался этаким огненным шлейфом, оборвался и погас. Фукс успокоился. И Лом понял, что перестарался. Да-с.
   Ну, а затем легли на прежний курс, заменили дефектные части палубы, без дальнейших приключений обогнули мыс Горн, прошли мимо Новой Зеландии и благополучно прибыли в Сидней, в Австралию.
   И вот, представьте, подходим к портовой стенке и кого встречаем? Думаете кенгуру, утконоса, страуса эму? Нет! Подваливаем. Смотрю — на берегу толпа, а в толпе, в первом ряду,— адмирал Кусаки собственной персоной.
   Как он туда попал, откуда, зачем — черт его знает! Одно несомненно, что это именно он. Мне, признаюсь, стало неприятно и даже, знаете, как-то не по себе.
   Ну, подошли, встали. Адмирал затерялся в толпе. А я, как только подали сходни, так сразу на берег, в порт. Представился властям, доложил о прибытии, побеседовал с чиновниками. Сперва, как полагается, о погоде, о здоровье, о местных новостях, а потом между разговором закидываю удочку: может, думаю, удастся узнать, что тут этот Кусаки делает, и какую еще пакость готовит.
   Чиновники, однако, ничего не сказали, сослались на неосведомленность. Ну, я поболтал с ними еще и отправился прямо к капитану порта. Поздоровался и объяснил начистоту: меня, мол, один японский адмирал преследует.
   — Один?— говорит тот.— Ну, мой дорогой, вам повезло. Я сам от этих японских адмиралов не знаю куда деваться и ничего не могу предпринять. Не приказано ни помогать, ни противодействовать. Чем другим рад служить. Не угодно ли виски с лимонадом? Обедать ко мне, пожалуйста, сигару, может быть, выкурите? А с адмиралом вы как-нибудь сами улаживайте.
   Да-с. Словом, вижу — неприятная история. Сейчас, конечно, японский адмирал для нас не фигура. Да, по правде сказать, мы их и тогда-то не больно боялись, но все-таки, знаете, дела с ними иметь, прямо скажем, не очень любили.
   Вот я вам про Италию имел случай рассказать. Там заправилы мечтали всю Африку к рукам прибрать, пол-Европы, четверть Азии... А на Востоке японские бояре (самураи, по-ихнему) так же вот размечтались — подай им весь Китай, всю Сибирь, пол-Америки.
   Вообще-то, конечно, мечтать никому не заказано. Полезно даже порой пофантазировать. Но когда такой вот фантазер нацепит погоны да сядет на боевом корабле у заряженной пушки - тут и неприятность может случиться... Размечтается да прицелится, прицелится да бабахнет. Хорошо, как промахнется. А ну как попадет? Да тут такое может случиться, что к ночи лучше и не вспоминать!
   Вот поэтому мы и старались таких фантазеров сторонкой обходить. Но прямо скажу — не всегда это нам удавалось. Такие упрямые среди них попадались мечтатели, что другой раз и не отвяжешься. Вот и мне такой достался — господин Кусаки, адмирал. Как встретились тогда в китолюбивом комитете, так и прицепился, как репей.
   И конечно, не только в мои дела адмиралы эти нос совали. Им до всего было дело: там стравить кого с кем, там обобрать под шумок, там пошарить, там понюхать для интереса, где нефтью пахнет, где рыбой, где золотом?..
   И конечно, не мы одни понимали это. Но там на этих фантазеров сквозь пальцы смотрели — не помогали и не препятствовали. Так сказать, на развод берегли для острастки и для обеспечения взаимной безопасности.
   Да-с. Ну, это я вам могу объяснить, а с капитаном порта такой разговор неуместен. Поблагодарил я его, распрощался. Так и ушел ни с чем и мер принять не сумел.
   Вернулся на яхту, сел чайку попить. И вот смотрю — поднимается на борт маленький человечек, по всем признакам японский кули. В худеньком пиджачишке, с корзиночкой в руках. Робко так подходит и объясняет, что тут, в Австралии, погибает с голоду и просится на службу матросом. Да так настойчиво.
   — Пойдете,— говорит,— по Тихому океану, там тайфуны, туманы, неисследованные течения... Не справитесь. Возьмите, капитан! Я моряк, я вам буду полезен. Я и прачкой могу быть, и парикмахером. Я на все руки...
   — Ладно,— говорю,— зайдите через час, я подумаю. Ушел он. А ровно через час, смотрю посольская машина останавливается невдалеке.
   Ну, я взял бинокль и вижу — вылезает оттуда мой японец, берет корзиночку и не спеша направляется к судну. Кланяется этак почтительно и опять ту же песню:
   — Возьмите... Не справитесь...
   — Вот что,— говорю,— убедили вы меня. Вижу сам, что придется брать матроса. Но только не вас, молодой человек.
   — Почему же?
   — Да так, знаете, цвет лица у вас очень неестественный. У меня на этот счет взгляды несколько устаревшие, но вполне определенные: но мне, если уж брать арапа, так черного. Негра взял бы, папуаса взял бы, а вас, уж не обижайтесь,— не возьму. — Ну что ж,— говорит он,— раз так, ничего не поделаешь. Простите, что я вас побеспокоил.

  Поклонился и пошел. Вскоре и мы собрались прогуляться. Привели в порядок одежду, побрились, причесались. Яхту прибрали, каюту заперли. Идем все втроем по улице, наблюдаем различные проявления местного быта. Интересно, знаете, в чужой стране. Вдруг, смотрим — странная картина: сидит чистильщик-негр, а перед ним на четвереньках наш японец. И этот негр его начищает черной ваксой. Да как! Там, знаете, чистильщики квалифицированные, из-под щеток искры летят... Ну, мы сделали вид, будто нам ни к чему, прошли мимо, отвернулись даже. А вечером пришли на судно — Фукс с Ломом утомились, а я остался на вахте, жду, знаете, того негра: думаю, как бы его встретить получше.
   Вдруг подают мне пакет от капитана порта. Оказывается, скучает старик, приглашает на завтра составить партию в гольф. Я, признаться, даже и не знал, что это за игра. Но, думаю, черт с ним. Пусть проиграю, зато прогуляюсь, разомнусь на берегу...
  Словом, ответил, что согласен, и стал собираться.
   Разбудил Лома, спрашиваю:
   — Что нужно для гольфа?
   Он подумал, потом говорит:
   — По-моему, Христофор Бонифатьевич, нужны трикотажные гетры и больше ничего. Есть у меня рукава от старой тельняшки. Возьмите, если хотите.
   Я взял, примерил. Брюки надел с напуском, китель подколол булавками в талии, и превосходно получилось: такой бравый спортсмен — чемпион, да и только.
   Но для спокойствия я все-таки заглянул в руководство по гольфу, ознакомился. Вижу, игра-то самая пустяковая: мяч гонять по полю от ямки к ямке. Кто меньше ударов сделает, тот и выиграл. Но одними гетрами тут не отделаешься: нужны разные палки, клюшки, дубинки — чем бить, и еще помощник-мальчик нужен — таскать все это хозяйство.
   Ну, пошли мы с Ломом искать снаряжение. Весь Сидней насквозь прошли — ничего подходящего. В одной лавочке нашли хлысты, да тонки, в другой нам полицейские дубинки предложили. Ну, да эти мне как-то не по руке.
   А дело уже к ночи. Луна светит. Этакие таинственные тени ложатся вдоль дороги. Я уж отчаялся. Где тут искать? Разве сучьев наломать?
   И вот видим — сад с высокой оградой и за оградой — различные деревья. Лом меня подсадил, перелезли, идем меж кустов.
   Вдруг смотрю — крадется негр, верзила, и под мышкой тащит целый ворох палок для гольфа. Точь-в-точь такие, как в руководстве показаны.
   — Эй, любезный,— кричу я,— не уступите ли мне свой спортинвентарь?
   Но он либо не понял, либо от неожиданности - только гикнул страшным голосом, схватил дубинку, взмахнул над головой — и на нас... Я, скажу не стыдясь, испугался. Но тут Лом выручил: сгреб его в охапку и зашвырнул на дерево. Пока он слезал, я подобрал эти палки, рассматриваю, вижу — точь-в-точь как в руководстве изображены. А работа какая! Я, знаете, просто размечтался, глядя, да тут Лом меня вывел из задумчивости.
   — Пошли,— говорит,— Христофор Бонифатьевич, домой, а то что-то сыро здесь, как бы не простудились.
   Ну, перелезли снова через ограду, вышли, вернулись на судно. Я успокоился: костюм есть, клюшки есть, теперь один мальчик остался... Да вот совесть еще несколько неспокойна: неудобно человека ни с того ни с сего так обездоливать. Но, с другой стороны, он сам первый напал, да и клюшки эти мне всего на денек нужны — в аренду, так сказать... Словом, с инвентарем дело кое-как утряслось.
   А с мальчиком еще лучше уладилось: утром, чем свет, слышу — кто-то зовет смиренным голосом:
   — Масса капитан, а масса капитан!
   Я выглянул.
   — Я,— говорю,— капитан, заходите. Чем могу служить?
   И вижу — приятель, вчерашний японец, собственной персоной, но уже под видом чернокожего. Я-то его маскировку видел, а то бы и не узнал — до того он ловко свою наружность обработал: прическа перманент под каракуль, физиономия до блеска начищена, на ногах соломенные тапочки и ситцевые брюки в полоску.
   — Вам, — говорит,— масса капитан, я слышал, негр-матрос нужен.
   — Да,— говорю,— нужен, только не матрос, а бой для гольфа. Вот тебе клюшки, забирай да пойдем...
   Пошли. Капитан порта меня уже ждал. Уселись мы с ним в машину. Проехали с час.
   — Ну,— говорит мой партнер,— начнем, пожалуй! Уж вы, надеюсь, как джентльмен не обманете меня в счете?
   Он уложил свой мячик в ямку, размахнулся, ударил. Ударил и я. У него прямо пошло, а у меня в сторону. Ну, и загнал я свой мяч к черту на рога.
   Кругом кусты, овраги, буераки, местность, что и говорить, живописная, однако сильно пересеченная. Негр мой измучился, да и понятно: палки тяжелые, жара, духота. С него пот градом, в три ручья, и, знаете, весь его грим поплыл, вакса растаяла, и он уже не на негра, а на зебру стал похож: вся физиономия желтая с черным, в полоску. Устал и я, признаться. И вот вижу — ручей течет, а там ручьи редкость.
   — Давай-ка,— говорю,— вот здесь отдохнем, побеседуем. Тебя звать-то как?
   — Том, масса капитан.
   — Дядя Том, значит. Ну, ну. Пойдем-ка, дядя Том, умоемся.
   — Ой, нет, масса, умываться мне нельзя: табу.
   — А,— говорю,— ну, раз табу, как хочешь. А то бы умылся. Смотри-ка, ты весь полинял.

  Не нужно бы мне этого говорить, да уж сорвалось, не воротишь. А он промолчал, только глазами сверкнул и уселся, будто палки перекладывает.
   А я к ручью. Вода холодная, чистая — хрусталь. Освежаюсь, фыркаю, как бегемот. Потом обернулся, смотрю — он крадется, и самая тяжелая дубинка в руке. Я было крикнул на него, да вижу — поздно. Он, знаете, размахнулся — и в меня этой дубинкой. Попал бы — и череп долой. Но я не растерялся: бултых в воду!
   Потом выглянул, вижу — он стоит, зубы оскалил, глаза горят, как у тигра, вот-вот бросится...
   Вдруг что-то сверху хлоп его по прическе! Он так и сел. Я подбегаю, ищу избавителя — нет никого, только дубинка эта лежит... Поднял я ее, осмотрел, вижу — вместо фирменной марки на ней туземный святой изображен. Ну, тут я понял: вместо клюшки для гольфа я вчера бумеранги у папуаса отобрал. А бумеранг знаете какое оружие? Им без промаху надо бить, а промахнулся — смотри в оба, а то вернется и как раз вот так хлопнет по черепу. Да.
   Ну, осмотрел я дядю Тома. Слышу — пульс есть, значит, не смертельно. Взял его за ноги и потащил в тень. Тут, понимаете, у него из кармана вываливаются какие-то бумажки. Я подобрал, вижу — визитные карточки. Ну, читаю, и что бы вы думали? Черным по белому так и написано:
   ХАМУРА КУСАКИ АДМИРАЛ
   «Вот ты,— думаю,— где, голубчик! Ну, полежи, отдохни, а мне некогда, игру надо продолжать, а то партнер обидится». Да. Ну, пошел дальше, гоню мяч и сам не рад, что связался с этим гольфом, но отступать не в моем характере. Бью, считаю удары. Тяжеленько, знаете. С помощником еще туда-сюда, а одному просто зарез: ударить надо посильнее, и мяч отыскать, и палки тащить. Ноги ноют, руки не слушаются. В общем и целом получается, что не я мяч гоню, а он меня. Ну, и загонял: кругом болотце, осока, какая-то речка течет, кочки на берегу.
   «Так — думаю,— сейчас до речки догоню, отдохну, искупаюсь».
   Размахнулся, ударил. Вдруг все эти кочки повскакали и давай прыгать...

   Это, оказывается, не кочки были, а стадо кенгуру. Видимо, испугались — и врассыпную. А мяч мой одной кенгурихе со всего размаху в сумку. Она взвизгнула да как припустит... И хвостом и ногами работает. Передними лапами держится за сумку и мимо меня прыг, прыг... Ну, что тут делать? Я бросил палки — и за ней. Нельзя же мяч потерять. И такая получилась скачка с препятствиями, что до сих пор вспомнить весело. Сучья под ногами хрустят, камни разлетаются... Я устал, но не сдаюсь, не выпускаю ее из поля зрения. Она присядет отдохнуть, и я присяду; она в путь, и я в путь...
   И вот животное, знаете, растерялось, сбилось с курса от страха. Ей бы в чащу, в кусты, а она на чистое место, на шоссе, прямо к Сиднею.
   Вот уж и город видно, сейчас улицы начнутся. Народ на нее смотрит, кричит, полицейский на мотоцикле гонится, засвистел... Тут, видимо, испугавшись, животное делает этакую фигуру в воздухе, наподобие мертвой петли. Мяч мой выскакивает из сумки, я бросаюсь за ним, наклоняюсь и в ту же секунду получаю чувствительный толчок пониже спины. Ну, доложу вам, и ощущение! Прямо, как говорится, ни встать ни сесть.
   Но я все-таки встал и отряхнулся. Тут народ кругом: сочувствуют, предлагают помощь, а мне не помощь, мне палка нужна: мяч тут, и ямка уже недалеко, а бить нечем. Ну, и. сжалился один джентльмен, дал свою тросточку. На восемьдесят третьем ударе я закончил игру.
   Капитан порта просто разахался.
   — Поразительный,— говорит,— результат! Вы подумайте: какой трудный участок, и неужели всего восемьдесят три удара?
   — Так точно,— отвечаю я,— восемьдесят три, ни больше ни меньше...
   А про кенгуру я умолчал. В руководстве о кенгуру ничего не сказано, в правилах игры тоже. И выходит, что если животное непреднамеренно оказало помощь, так это уже, знаете, его дело.