ГЛАВА XII,
  в которой Врунгель и Фукс дают небольшой концерт, а затем торопятся в Бразилию

 На берегу нас окружили какие-то дачники в купальных костюмах. Смотрят, аплодируют, фотографируют, а у нас, признаться, вид самый жалкий. Уж очень как-то непривычно без формы и без знаков различия. Так неудобно, что я решил скрыть свое имя и положение и остаться, так сказать, инкогнито...

   Да. Ну, приложил пальцы к губам, показываю Фуксу жестом: молчите, мол. Но как-то неудачно, неловко это у меня получилось, вроде воздушного поцелуя... На берегу новый взрыв восторга, аплодисменты, все кричат:
   — Браво! Виват!
   А я ничего не понимаю, однако делаю вид, будто вовсе и не удивлен, молчу, а сам жду, что дальше будет.
   Тут подходит какой-то паренек в пиджачке и начинает объяснять публике: вот, мол, хотя и существует распространенное мнение, будто туземцы Сандвичевых островов со времен цивилизации вымерли, однако это неверно. Дирекция пляжей Уайкики, стремясь доставить удовольствие публике, отыскала двух живых гавайцев, которые только что продемонстрировали прекрасный вид старинного национального спорта.
   Я слушаю, молчу, и Фукс молчит.
   Этот, в пиджачке, тоже помолчал, потом прокашлялся и пошел чесать, как по книжке:
   — Туземцы Сандвичевых островов, гавайцы, или канаки, как их еще называют, отличаются стройным телосложением, мягким характером и природными музыкальными способностями.
   Я на себя это описание примерил, вижу — что-то не то. Ну, характер действительно у меня мягкий, а что касается сложения и музыкальных способностей — это уж он напрасно... Я хотел было возразить, но смолчал. А он не унимается, продолжает:
   — Сегодня вечером эти канаки дадут концерт на гавайских гитарах. Билеты продаются в кассе летнего театра, цены умеренные, в фойе танцы, буфет, прохладительные напитки...
   Да. Ну, он еще поговорил, потом берет нас под руки, отвел в сторонку, спрашивает:
   — Ну как?
   — Да ничего,— отвечаю я,— благодарю вас.
   — Вот и прекрасно! А где вы остановились, позвольте поинтересоваться?
   — Пока,— говорю,— в Тихом океане, а что дальше будет, не знаю. Не нравится мне, признаться...
   — Ну что вы! — возражает он,— «Тихий океан»— первоклассная гостиница. Лучше вы вряд ли найдете. Уверяю вас. А сейчас, простите, пора уже ехать, через полчаса начало.

  И вот, знаете, усадил он нас в машину, повез куда-то. Там нам дали гитары, украсили цветами, вывели на эстраду, раздернули занавес...
   Ну, я вижу, нужно петь. А что петь? Я, как назло, смутился, все песни забыл. И Фукс на что тертый парень, а тоже растерялся, смотрит на меня, шепчет:
   — Запевайте, Христофор Бонифатьевич, я подтяну.
   Посидели мы минут десять, молчим. А публика в зале волнуется, негодует — того и гляди, начнется скандал. Ну, я закрыл глаза, думаю: «Эх, будь что будет...» Ударил по струнам и басом:
   Сидела птичка на лугу...
   А что дальше, петь, и не знаю.
   Хорошо, Фукс выручил — подтянул дискантом:
   Подкралась к ней корова...
   А тут уж мы оба, хором:
   Ухватила за ногу.
   Птичка, будь здорова!..
   И, представьте, бурные аплодисменты сорвали.
   Потом вышел на эстраду конферансье.
   — Вот,— говорит,— эта старинная туземная песня, слова которой говорят о забытом способе охоты на птиц, как нельзя лучше отражает смысл гавайской музыки...
   Да. Ну потом еще на «бис» спели, раскланялись и пошли в контору. Там уплатили нам за выступление. Вышли мы, а куда идти? И пошли мы назад, к морю. Все-таки как-никак родная стихия, да и костюмы у нас для пляжа самые подходящие. Идем по песочку. На пляже ни души. Поздно уже. Потом видим — какие-то двое все-таки сидят. Мы подошли к ним, разговорились. Они на порядки жалуются.
   — Черт знает что такое!— говорят.— Мы артисты, подписали контракт изображать здесь гавайцев. Месяц целый учились на досках по морю ездить, песни разучили, а вот, сами видите...
   Тут я все понял. Хотел было объясниться, вдруг, понимаете, ветер швырнул мне под ноги обрывок газеты. А я давненько газеты в руках не держал. Не погнушался, подобрал. Встал под фонарем и углубился в чтение. И, поверите ли, смотрю — фотография, на фотографии — мой старший помощник Лом, тут же «Беда» и трагическое описание крушения у берегов Бразилии... И о Фуксе и обо мне несколько слов. Да какие еще слова! Я даже слезу пустил — до чего трогательно: «Отважные мореплаватели...», «Пропали без вести...»
   Да. И тут же рядом в газете объявление:
   «Пользуйтесь воздушным сообщением тихо-океанских линий. Регулярные рейсы в Штаты и в Бразилию».
   — Вот что, Фукс,— говорю я, — пойдите-ка купите билеты на самолет в Бразилию да закажите что-нибудь из одежды. Мне китель и шинель, а себе — по усмотрению.
   Фукс рад стараться, умчался, а я тут, на пляже, остался — этих фальшивых гавайцев развлекать... А то пойдут еще в театр, выяснится все это дело, скандал получится, задержка, неприятности...
   — Послушайте,— предлагаю я,— день у вас все равно пропал, так, чем здесь сидеть, возьмем лучше лодочку да покатаемся. Смотрите, погода какая, тепло, луна светит...
   Ну, и уговорил. А тут и Фукс вернулся, докладывает об успехах:
   — Костюмы заказал, нынче же будут готовы, а вот с билетами, Христофор Бонифатьевич, худо. Взял один билет на завтрашний вечер, а больше и нет, все места проданы...
   — Ладно,— говорю я,— мы это положение после обдумаем, а сейчас поедем покатаемся.
   Ну, взяли лодочку и поехали. И так славно покатались! Ночь катались, весь день катались, осмотрели все окрестности и вернулись как раз вовремя: два часа до отлета самолета осталось. Распрощались мы с этими артистами, побежали к портному, а он, негодяй, запил, что ли, но только ничего не сшил.
   Я, знаете, возвысил голос, отчитываю его, а он только руками разводит.
   — Помилуйте,— говорит,— я вас вчера ждал, вчера бы и приходили, а сегодня у меня ничего не готово.
   Я вижу — проку не будет с такой логикой.
   — Давайте,— заявляю,— что есть. Не в трусах  же мне лететь, в самом деле!
   Ну, он порылся в шкафу, достает макинтош.
   — Вот,— говорит,— только осталось из готового. Это мне прошлый год один джентльмен заказал, да что-то не берет.
   Я посмотрел — материал добротный и покрой модный.
   — Ладно,— говорю,— я беру, получайте, сколько следует.— Забрал макинтош и пошел.
   — Вы бы,— советует Фукс,— его все-таки примерили. А то вдруг не впору.
   Ну, я вижу, дельный совет. Встал тут же в тени баньяна, развернул обновку, накинул. Смотрю, понимаете, новое несчастье: тот джентльмен, заказчик, или был вдвое выше меня, или на рост шил, уж не знаю. Только на мне его макинтош несколько странно сидит.
   И делать нечего. Назад нести — все равно ничего не подберешь, снизу отрезать — уж очень некрасиво получится, в самолет в таком виде, чего доброго, не пустят, а так носить — это и шагу не ступишь, в полах запутаешься. Но при¬думать что-то нужно, да поскорее, а то самолет улетит, билет пропадет, и вовсе здесь застрянешь.
   И тут, знаете, Фукс, молодец, не растерялся.
   — О,— говорит,— да ведь это же замечательно! Мы в этом макинтоше по одному билету вдвоем улетим. Только разрешите, присядьте немножечко... Так... Подставьте плечи...
   Ну, и, знаете, взгромоздился на меня, напялил это пальтишко, застегнул на все пуговицы, одернул.
   — А теперь, - говорит,— полный вперед, да поскорее, а то что-то нами полисмен интересуется.
   Пошли в аэропорт, к самолету. Фукс предъявил билет, нас провели, показали место, Ну, уселись кое-как,— собственно, я уселся, а Фукс стоит на сиденье и головой подпирает потолок.
   Я посмотрел в щелочку, вижу — и остальные пассажиры на местах. Всего, кроме нас, пять человек. В самолете чистота, зеркала, различные удобства, публика вроде приличная...
   Потом заревел мотор, самолет разбежался, хлоп, хлоп по воде, поднялся. Летим, ночь кругом. В небе звезды. Моторы ревут, а в остальном все спокойно. Пассажиры уснули, я тоже вздремнул, один Фукс бодрствует во всей кабине.
   До утра так пролетели, а утром проснулись. Я смотрю в свою щелочку, прислушиваюсь — в кабине заметное оживление, и все липнут к окнам, показывают друг другу и, судя по поведению, любуются видами Кордильер. Фукс тоже склонился к окну, а я волей обстоятельств принужден пропускать такое редкое зрелище и сидеть в темноте, как какой-нибудь преступник в тюрьме.
   И так, знаете, обидно стало и скучно! Я сам себя утешаю: думаю, пусть смотрят на здоровье, а я найду занятие. Достал трубочку, набил, закурил, задумался. Вдруг слышу — паника в кабине. Пассажиры повскакали с мест, кричат, и чаще других раздается слово «пожар».
   Я чувствую, Фукс меня бьет пятками по бокам, как осла. Я его ущипнул, а сам выглянул посмотреть... и все понял. Дым от моей трубки валит изо всех отверстий и действительно создает впечатление пожара.