|
ВАСИЛИСА ПРЕКРАСНАЯ
Русская сказка
|
|
В некотором царстве, в тридевятом государстве жили-были муж да жена, и была у них дочь Василиса.
Жили они и печали не знали, горя не ведали, да пришло горе само к ним в дом — захворала мать и слегла.
Перед смертью призвала она к себе Василису и говорит:
— Слушай, Василисушка, недолго мне жить на белом свете. Оставляю я тебе своё благословение и с ним вместе вот эту куколку. Ты пуще глаза её береги да смотри никому не показывай. А когда приключится тебе какое горе, ты её накорми, напои и совета у неё спроси. Куколка поест-попьёт, а там и уму-разуму тебя научит, в беде утешит, в работе пособит.
Сказала так мать и померла.
Погоревал муж после смерти жены, потужил, а потом опять жениться задумал.
За невестами дело не стало, сватались к нему и молодые, и красивые, да ему больше других приглянулась одна вдовушка. Она уже и в летах была, и своих двух дочек имела.
|
Вот и подумал Василисин отец:
«Женюсь-ка я на ней. У молодых на уме всё больше веселье да забавы, а эта будет и в доме доброй хозяйкой, и моей Василисе ласковой матерью».
Только не всё то сбывается, о чём мечтается.
Невзлюбили Василису мачеха и сёстры. Не стало ей от них житья. С утра до ночи поедом едят Василису, будто гусли заведённые на весь дом гудят: и не быстра-то она, и не ловка, сядет — не там, станет — не туда, слово скажет — не к месту, молчит — не ко времени, повернётся, нагнётся — всё не так, всё невпопад.
А дело-то просто было, — уж так хороша да пригожа выросла Василиса, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Кто на неё ни взглянет — улыбнётся, на кого она ни посмотрит — всякого словно рублём подарит.
Вот за то и невзлюбили её мачеха и сёстры, затаили против неё злобу. Им-то своей красотой некого было порадовать. Кто на них ни взглянет — отвернётся, на кого они ни посмотрят — всяк от них шарахнется.
Уж чего только они ни придумывали, чтобы Василисину красоту извести! От зари до зари роздыха ей не давали — ни в зимнюю стужу, ни в летний зной.
Хворост в лесу собирать — по морозу да по сугробам — Василису гонят. В поле картошку полоть — под солнцем-то, на припёке — Василису кричат. Бельё в проруби полоскать, скотину кормить, сено ворошить — всё Василиса да Василиса.
«Пусть, — думают, — от тяжёлых трудов зачахнет она, пусть солнце её сожжёт, пусть ветер высушит».
Да ведь верно говорят, что не всё то сбывается, о чём мечтается.
Василиса, слова не говоря, всякую работу делала, а всё равно с каждым днём ещё больше хорошела. А мачеха со своими дочками хоть и сидели сложа руки, как барыни, а всё равно от злости с каждым днём ещё пуще дурнели да чернели.
И уж сколько ни думали они, ни гадали, а ума приложить не могли, как это Василиса со всякой работой сладить умеет.
А Василисе куколка помогала.
|
Зато, бывало, Василиса сама не поест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек. Вечером, как все улягутся спать, запрётся она в своём чуланчике, потчует куколку и приговаривает:
- На, куколка, покушай, моего горя послушай! Злая мачеха извести меня хочет, с бела света сживает. Научи ты меня, куколка, как мне быть, как мне жить, как мне горе избыть?
Отведает куколка того-сего, а потом и на ум Василису наставит, и в горе утешит, и всякую работу за неё справит.
Злая мачеха и сёстры только глаза от сна протрут, а у Василисы уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена.
Вот однажды пришлось отцу уехать из дому по торговым делам. И решила мачеха извести ненавистную падчерицу.
|
|
Дело под вечер было. На дворе стужа, непогода. В поле ветер воет, в лесу нечистый балует. Хороший хозяин в такую пору собаку на двор не выпустит, а уж о людях и говорит нечего, — никто шагу за порог не ступит.
Задала мачеха всем трём девушкам уроки: одной — кружева плести, другой — чулок вязать, а Василисе — пряжу прясть, — и пошла сама спать.
Да прежде чем лечь, пошепталась-пошушукалась со своими дочками и свет во всём доме погасила. Только одну свечку девушкам оставила.
Сидят девушки, работают. Уж за полночь время подошло, совсем оплыла свеча — едва горит. Тут взяла старшая мачехина дочка щипцы, чтобы светильню поправить, и как подучила её мать, так и сделала: вместо того чтобы нагар снять, потушила свечу, будто нечаянно.
А сама разохалась, чуть не плачет:
— Что теперь делать будем? Во всём доме огня нет, а я кружево ещё не сплела.
— И я чулок ещё не связала, — говорит меньшая мачехина дочка. — Надо за огнём идти, а то маменька проснётся, заругает нас.
— Иди, Василиса, за огнём, — говорят обе.
— Да что вы, сестрицы, — взмолилась Василиса, — куда же я пойду в этакую пору! Никто меня и в дом не пустит.
— Ступай, ступай, дармоедка! — закричали сёстры. — Ступай в лес к Бабе-яге. У неё-то уж, наверное, огонь есть.
И вытолкали Василису из горницы.
Пошла Василиса в свой чуланчик, поставила перед куколкой еду-питьё и говорит:
|
|
— На, куколка, покушай да моего горя послушай. Посылают меня злые сёстры к Бабе-яге огня просить. Да ведь не за огнём посылают — за смертью.
А куколка поела и говорит:
— Не бойся, Василисушка. Ступай, куда посылают, только меня при себе держи. Авось как-нибудь не пропадём в беде.
Вот собралась Василиса, положила куколку в карман и пошла из дому.
|
Идёт она лесом дремучим, через пни-колоды пробирается, через мхи-болота продирается. Кругом тьма, хоть глаз выколи.
Всю ночь шла, вдруг видит: скачет навстречу всадник — сам белый, одежда на нём белая, конь под ним белый, сбруя у коня белая. Тут и белый день занялся.
Пошла Василиса дальше. Шла, шла, а лесу конца-края нет. Вдруг видит: скачет ей навстречу ещё всадник — сам красный, одежда на нём красная, конь под ним красный, сбруя на коне красная. Проскакал — и солнце красное взошло.
А Василиса всё идёт да идёт. Дальным-далеко зашла. Уж и день коротается, к ночи приближается, а она всё идёт.
Вдруг опять всадник скачет — сам чёрный, одежда на нём чёрная, конь под ним чёрный, сбруя у коня чёрная. Пала на землю чёрная ночь.
Из последних сил идёт Василиса.
И видит — замелькали в чаще огоньки. Расступился тёмный лес, и вышла Василиса на полянку. Посреди полянки избушка Бабы-яги стоит. Избушка забором огорожена. Да не простой забор, — вместо кольев человечьи кости понатыканы, поверху человечьи черепа насажены, и глаза у тех черепов, словно светильни, светятся. Ворота закрыты крепко-накрепко. И нигде ни входа ни выхода.
Остановилась Василиса, вся дрожит со страху.
Тут зашумело, засвистело вокруг, — гром гремит, земля дрожит, дремучий лес долу клонится. Выехала на поляну Баба-яга. В ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает.
Стала посреди поляны, носом туда-сюда повела.
— Фу-фу-фу! — говорит. — Не бывало здесь русского духа, а нынче русским духом пахнет. А ну, отзовись, выходи, кто тут есть!
Вышла Василиса вперёд, поклонилась низёхонько Бабе-яге и говорит:
— Это я, бабушка, сюда пришла. Мачехины дочери прислали меня к тебе за огнём.
— А, знаю, знаю твою мачеху, — говорит Баба-яга. — Она мне родной сестрой приходится, а дочери её — племянницами. Ну, ладно, поживи у меня наперёд, поработай, а потом уж и огонь тебе дам.
Подошла она к воротам да как крикнет:
— Эй, заборы мои верные, отомкнитесь, ворота мои широкие, отопритесь! — И пестом по воротам — шварк!
Заскрипели, закряхтели ворота, раскрылись нехотя и пропустили Бабу-ягу с Василисой. А потом снова наглухо затворились.
|
Идёт Василиса с Бабой-ягой по двору, а двор-то пустой, ни травинки в нём, ни былинки. Одна берёза стоит, голыми ветками землю метёт, Бабе-яге кланяется. Стегнула её Баба-яга помелом, и застонала, заплакала берёза, ещё ниже опустила ветки.
Вошли они в горницу. А по горнице кот бродит. Глаза у кота горят, рёбра торчат, шерсть клочьями висит, когти по полу скребут. Швырнула в него Баба-яга своей ступой, замяукал кот — и за печку!
|
|
А Баба-яга уселась за стол, три раза свистнула, три раза в ладоши хлопнула, зычным голосом закричала:
— Эй, верные мои слуги, сердечные други, накормите-ка меня!
Только сказала — и замелькали по горнице три пары рук: людей нет, голосов не слышно, одни руки видны. Вынули из печки горшки да котлы, расставили всё на столе и — как не бывало их.
Принялась Баба-яга за еду. А.еды-то человек на десять настряпано — и щей, и пирогов, и каши, и свинины, и копчёного, и варёного, и жареного.
Баба-яга ест, а Василиса ей за столом прислуживает: одно уберёт, другое пододвинет, да толково так, точно век свой в услужении у Бабы-яги была.
— Ты чего же всё молчишь? — спрашивает её Баба-яга. — Я тихонь не люблю. Или голосу подать не смеешь?
— Не смею, бабушка, — отвечает Василиса. — А если позволишь, я бы тебя спросила кой о чём.
— Спрашивай, -— говорит Баба-яга. — Только помни, не всякий спрос к добру ведёт. Много будешь знать — скоро состаришься.
— Хочу я спросить тебя, бабушка, — говорит Василиса, — где эти всадники живут, что мне по дороге встретились: один белый на коне белом, другой красный на коне красном, третий чёрный на коне чёрном?
— А это всё слуги мои, — говорит Баба-яга. — Они у меня и живут. Ну, ещё что на уме держишь?
Хотела Василиса спросить, чьи это руки на стол подавали, из печи еду доставали, да раздумала, смолчала. А Баба-яга говорит:
— Это хорошо, что ты о том только спрашиваешь, что за двором видела, а про то, что во дворе приметила, помалкиваешь. Не люблю я, чтобы сор из моей избы выметали, на языке по свету разносили.
Наконец съела Баба-яга всё, что на столе было, — Василисе только и оставила, что щец ложку да от хлеба крошки. Наелась и говорит Василисе:
|
|
— Пока я спать буду, ты двор вычисти, крылечко вымети, избу вымой, хлеб спеки, обед сготовь. И ещё полотна мне на рубашку натки. Да смотри, чтоб к утру всё было в исправности, не то съем тебя, и косточки твоей не останется.
Сказала так Баба-яга, улеглась на лавку, носом к стенке повернулась и захрапела-засвистела на всю избу.
А Василиса собрала старухины объедки, поставила их перед куколкой и говорит:
— На, куколка, покушай, моего горя послушай. Трудную задала мне Баба-яга работу, а коли всего не выполню, съест меня Баба-яга и косточки от меня не оставит.
|
— Не бойся, Василисушка, — говорит куколка, — иди обед стряпай, а уж я обо всём позабочусь.
Стала Василиса стряпать. А кот вылез из-за печки, фырчит, мяучит, голодными глазами на Василису смотрит. Пожалела его Василиса, бросила ему кусочек мяса.
Проглотил кот мясо, облизнулся и говорит человечьим голосом:
— Жаль мне тебя, девушка. Ты хоть работай, хоть не работай, всё равно съест тебя Баба-яга. Послушайся меня, беги-ка лучше домой.
— Как же я без огня домой вернусь, — говорит Василиса. — Мачеха меня хоть и не съест, так всё равно со свету сживёт, если я огня не принесу.
— А ты слушай меня, я тебя научу, как огонь принести, — говорит кот. — Сними с забора череп с горящими глазами и беги. До самого дома огонь донесёшь. А я тут возле прясла сяду, вместо тебя ткать буду. Проснётся Баба-яга, — я за тебя голос подам. Да вот ещё что запомни: во дворе берёза тебя поймает, ветками руки-ноги опутает, а ты подвяжи ветки ленточкой из своей косы, берёза и пропустит тебя. Ворота дорогу тебе закроют, выпускать со двора не захотят, а ты смажь сальцем им пяточки, они и откроются. Да не мешкай, беги скорее!
— Спасибо тебе, котик, — говорит Василиса.
Спрятала она куколку поглубже за пазуху, прихватила кусочек сальца и тихонько из дому выбежала.
|
Хотела берёзка ей глаза выстегать, руки-ноги ветвями спутать, а Василиса подвязала ветки ленточкой из своей косы, — и пропустила её берёзка.
Хотели ворота ей дорогу преградить, а она смазала сальцем им пяточки, — они и открылись перед ней. Да тихо так — не скрипнули даже. Пропустили девушку и сами собой закрылись.
А Василиса, как научил её кот, так и сделала: сняла один череп с изгороди и побежала через лес. Тёмный лес глухой стеной кругом стоит, а Василисе светло, всякую тропинку, всякую кочку видать.
Тем временем кот уселся за ткацкий станок, мурлычет себе под нос и лапой нитку тянет. Да не столько наткал, сколько напутал.
Среди ночи проснулась Баба-яга, спрашивает:
— Что, девушка, испекла ли ты хлеб, сготовила ли обед, вымыла ли избу?
— Всё сделала, бабушка, — отвечает кот. — Теперь полотно тебе тку.
— Ну, тки, тки, — говорит Баба-яга и опять захрапела.
Много ли спала, мало ли спала, — опять проснулась, опять спрашивает:
— Что, девушка, наткала ли полотна?
— Тку, бабушка, тку, — отвечает ей кот. — На половину рубашки уже наткала.
Под утро проснулась Баба-яга, глянула, а за станком кот сидит. Как принялась она стегать его!
|
|
— Ты зачем, драная шкура, девчонку упустил? Зачем в кровь не исцарапал? Зачем меня обманул?
А кот и говорит:
— Я тебе сколько лет служу, ты мне косточки обглоданной не дала, а она мне мясца дала.
Выбежала Баба-яга на двор и давай берёзку ругать:
— Ты чего, такая-сякая, девчонке глаза не выхлестала?
А берёзка ей в ответ:
— Я сколько лет тебе служу, а ты мои веточки пеньковой верёвкой не перевязала, а она мои веточки шёлковой ленточкой подвязала.
Баба-яга — к воротам.
— Вы чего, немазаные, девчонку выпустили?
А ворота ей в ответ:
— Мы сколько тебе служили, на службе состарились, ссохлись, а ты водички нам под пяточки не налила, а она сальцем нас смазала.
Бросилась тут Баба-яга в погоню за Василисой. Верхом на ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает.
Зашумел лес, загудел, застонал.
Остановилась Василиса. Приклонила ухо к земле, слышит: гонится за ней Баба-яга, вот-вот настигнет.
Испугалась Василиса. Не знает, что и делать. Бежать — так не убежишь, прятаться — так не спрячешься.
А куколка ей и говорит:
— Брось, Василиса, за спину платочек головной.
Вот Василиса сняла платочек с головы, бросила за спину, — и сделалось позади неё озеро — широкое-преширокое.
Подлетела Баба-яга на своей ступе к озеру да так и заскрипела зубами от злости.
— Эй! — кричит. — Верные мои слуги, сердечные мои други, берите-ка поскорее вёдра, осушите мне это озеро!
 Только сказала, и мигом явились три пары рук с вёдрами, — а вёдра-то с добрую бочку! Как пошла у них работа! В минуту всё озеро — до последней капельки — подобрали. И опять — как не бывало их.
Снова пустилась Баба-яга вдогон за Василисой. Верхом на ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает.
А Василиса опять приклонила ухо к земле и слышит: совсем близко погоня.
— Не спастись нам, куколка, от Бабы-яги, — говорит Василиса.
— Подожди горевать, — говорит куколка. — Брось-ка скорей за спину свой гребень.
Бросила Василиса за спину гребень, и вырос позади неё лес — да тёмный такой, дремучий! Руку не просунешь!
Принялась Баба-яга грызть деревья зубами, выворачивать с корнями. Грызла, грызла, да только даром все зубы себе изломала.
Так ни с чем и вернулась восвояси.
А Василиса ещё целый день в пути была.
К вечеру добралась она до дому. Смотрит — окошки в доме все тёмные, нигде ни огонька.
«Ох, — думает Василиса, — заругают же меня сестрицы с мачехой, что так долго за огнём ходила».
Постучалась она. Выбежали к ней мачеха и сёстры. Стали они Василису обнимать да целовать.
Ума не приложит Василиса: что это с ними сделалось? А они нарадоваться на неё не могут, как родную встречают.
— Спасибо, — говорят, — тебе, Василисушка, что огонь принесла. С самой той поры, как ушла ты, мы всё без огня сидим. Печь растопить и то нечем. Мы уж и к соседям за огнём бегали. Да чуть принесём в избу — огонь сразу и гаснет. Ну, авось твой держаться будет.
Вот внесли они череп в горницу, а глаза у черепа всё пуще и пуще разгораются да всё на мачеху и её дочек глядят. Не по себе им стало. Они и туда, и сюда, да куда ни спрячутся — туда глаза за ними и поворачиваются. Насквозь сверлят, огнём жгут. Часа не прошло — и дотла спалило их, один только уголь остался.
На другой день приехал из города отец Василисы, и поведала она ему, как ходила к Бабе-яге за огнём и как сжёг тот огонь злую мачеху и её дочек.
Не стал кручиниться о них отец. И опять зажил он с Василисой по-старому, по-хорошему, а потом и замуж её выдал за доброго человека.
прочитайте ещё:
|
