ГЛАВА XIX,
  в конце которой неожиданно появляется Лом и поет про себя

  Вот, собственно, и все, что я уяснил из газет. Но, знаете, и этого достаточно, чтобы расстроиться. И так не сладко. Шутка ли! Судно потерял, а тут еще товарищ и помощник попал в такую историю. Была бы яхта, плюнул бы на Кусаки, пошел бы выручать Лома. А теперь жди, пока придешь в порт назначения. И оттуда надо как-то выбираться, и в кассе у нас с Фуксом не густо, и пароход идет медленно.
   Я — к капитану.
   — Нельзя ли,— говорю, — прибавить ходу?
   — Рад бы,— отвечает тот,— да у меня кочегаров мало, не справляются, еле пар держат.
   Ну, знаете, я подумал, с Фуксом посоветовался, отдохнули еще денек и нанялись кочегарами. Жалованье, конечно, небольшое, но, во-первых, на стол не тратиться, а во-вторых, за работой все-таки не так скучно, да и пароход скорее пойдет...
   Встали на вахту.

  Спецовки там не дают, а у нас и осталось, что на себе. Мы разделись, в целях экономии остались в одних трусах. Это, впрочем, и лучше: жара там в кочегарке. А вот с обувью плохо. Под ногами уголь, горячий шлак, разуться — жарко, обуться — жалко.
   Но мы, знаете, не растерялись: взяли четыре ведра, налили воды, и так-то славно получилось! Стоишь в них, в ведрах-то, как в галошах, а если уголек какой упадет, только «пшик» — и все тут.
   Я в кочегарке справлялся легко, мне не впервой, а Фукс, вижу, сдает. Набил полную топки, уголь спекся корой, он его ковыряет лопатой.
   — Эх,— говорю,— разве здесь лопатой что сделаешь? Здесь подломить надо. Где лом?
   И вот, поверите ли, слышу — за спиной кто-то глухо так:
   — Есть Лом к вашим услугам!
   Обернулся, смотрю — из кучи угля вылезает мой старший помощник Лом: тощий, черный, небритый, но все же Лом собственной персоной. Я, знаете, так и сел от неожиданности!..
   Ну, понятно, облобызались. Фукс даже слезу проронил. Дочистили втроем топки, уселись, и Лом рассказал о своих злоключениях.
   В газете о нем всё верно писали, кроме налета и злого умысла. Какой там налет — просто ветром занесло. Да. Ну, а когда колебания почвы прекратились, он спустился в город. Идет, боится, оглядывается по сторонам. И куда ни посмотри — полицейский, куда ни повернись — шпик.
   Может, знаете, если бы он сохранил спокойствие, удалось бы проскользнуть незаметно, но тут столько нервных потрясений, ну и сдрейфил парень, стал прибавлять шагу и сам не заметил, как пустился бегом.
   Бежит, оглядывается. А за ним бегут шпики, жандармы, полицейские, мальчишки, собаки, рикши, автомобили... Крик, гам, топот.
   Ну, и куда тут податься? Он, знаете, вниз, к морю. Забрался в угольную гавань, закопался в уголь и сидит. А тут как раз этот пароход встал под погрузку. Грузят там по канатной дороге: цепляют прямо ковшом, сколько захватят, а над пароходом ковш опрокидывается.
   Вот, знаете, и захватило Лома. Только он очнулся, хотел выскочить из ковша, думал, знаете, опять его ловят, а ковш уже поехал, потом перевернулся, а Лом даже ахнуть не успел и — хлоп в бункер!
   Пощупал руки, ноги — все цело; уйти некуда, дышать есть чем... Ну, и решил использовать вынужденное бездействие — выспаться хорошенько.
   Закопался в уголь и заснул. Так и спал, пока не услышал моей команды.
   Да. В общем, все к лучшему получилось. Экипаж «Беды» опять соединился, и мы стали строить планы возвращения. Тут и вахта подошла к концу, и вот я поразмыслил: мы-то с фуксом попали на пароход законным порядком, как потерпевшие бедствие, а Лом, во-первых, заяц, а во-вторых, вроде беглого преступника. Кто его знает, этого капитана? Пока по-хорошему — и он хорош, а узнает об этой истории, выдаст Лома властям, а потом выручай его. Словом, я посоветовал:
   — Сидите,— говорю, — тут. Вы теперь привыкли. Покушать мы вам принесем, а вахту вместе будем стоять. Оно и нам полегче — все-таки тридцать три процента экономии сил. Да так и безопаснее будет.
   Ну, Лом согласился без споров.
   — Только,— говорит,— скучновато будет. Там темно, а я теперь выспался. Не знаю, чем заняться.
   — Ну,— возражаю я,— это можно придумать. Стихи хорошо в темноте сочинять, или вот попробуйте до миллиона считать — это очень помогает от бессонницы...
   — А можно петь, Христофор Бонифатьевич?— спрашивает он.
   — Да как вам сказать?— говорю.— Особенно я не рекомендовал бы, но если нравится — пойте, только про себя.
   Да. Ну, достояли вахту. Сменились. Лом назад в бункер полез, мы с Фуксом — на палубу. Вдруг, смотрю, вылетают кочегары, как ошпаренные.
   Я спрашиваю:
   — Что случилось?
   — Да там,— отвечают они,— в бункере, какая-то нечисть завелась. Воет, как сирена, а что воет — непонятно.
   Ну, я понял сразу.
   — Постойте,— говорю,— я спущусь, выясню, в чем там дело.
   Спускаюсь, слышу — действительно звука ужасные: мелодия несколько неопределенная, и слова не очень складные, но голос, голос... Не знаю, как вам и передать. Я раз на Цейлоне слышал, как слоны трубят, так то было райское пение.
   Да. Прислушался я и понял, что это Лом поет. Ну, полез в бункер, хотел отчитать его за несоблюдение осторожности. И пока лез, догадался, что сам виноват: опять, знаете, неточно отдал распоряжение. Всегда у меня с Ломом на этой почве недоразумения.
   Лезу и слышу:
   Я старший помощник
   С корвета «Беда»,
   Его поглотила
   Морская вода.
   И вот я теперь
   На чужом корабле,
   Сижу, как преступник,
   На жестком угле...
   И ничего, знаете, не скажешь: действительно про себя поет, все верно... Вот только насчет корвета он, конечно, несколько преувеличил. Какой там корвет! А впрочем, это своего рода украшение речи. В песне это допускается. В рапорте, в рейсовом донесении, в грузовом акте, конечно, такая неточность неуместна, а в песне — почему же? Хоть дредноутом назови, только солиднее звучать будет.
   Я все-таки Лома остановил.
   — Вы,— говорю,-- не так меня поняли, дорогой. Вы лучше про нас пойте, только чтобы никто не слышал. А то как бы неприятностей не вышло.
   Ну, замолчал он, согласился.
   — Верно, — говорит, — вы разрешили, а я не подумал. Не стану я больше петь, я уж лучше посчитаю...
   Вылез я, успокоил кочегаров. Объяснил, что, мол, это в топке огонь гудел. Это и механик подтвердил.
   — Бывает, — говорит, — такое явление.