 
|
|
Вот мы и в деревне — я и моя дочурка. Приехали мы сюда, чтоб укрепить свое здоровье. Нам советовали пожить на чистом воздухе, при усиленном калорийном питании. Вначале у нас была мысль взять путевку в какой-нибудь большой дом отдыха, но потом мы решили, что куда интересней поехать в деревню — будем ходить в лес за грибами, собирать цветы для гербария, ловить насекомых и вообще изучать жизнь.
Да, нам необходимо представиться: моей дочери Маргаритке десять лет; это голубоглазая бледненькая городская девочка. А что касается меня, то обо мне краткие сведения можно получить в картотеке Союза писателей. Живем мы в Софии, на нашей улице очень большое движение, поэтому моя дочь обычно сидит дома, на верхнем этаже. Там, стараясь сделать из нее «человека», мы заставляем ее играть на пианино и изучать французский язык. Верно, с музыкой и французским дело идет на лад, но сама Маргаритка становится день ото дня бледней, она делается какой-то замкнутой и нелюдимой. В конце концов у меня зарождается мысль бросить все и уехать туда, где много воздуха, на простор.
Разумеется, перво-наперво следовало заручиться согласием нашей очень доброй, но очень занятой мамы. Мама злится, кричит, осыпает нас упреками, но в конечном итоге, махнув на нас, неисправимых лентяев, рукой, разрешает нам ехать хоть на край света. Ура-а-а!
И вот мы уже на месте, в доме дяди Груда, в небольшой солнечной комнате. Я распаковываю вещи, а Маргаритка выбежала во двор поиграть. В открытое окно доносится ее звонкий смех. В Софии она никогда так не смеется. Я расставляю на крышке сундука привезенные лекарства — витамины, сиропы, таблетки, — но здесь это не производит такого внушительного впечатления, как в нашей спальне на ночной тумбочке. Неожиданно открывается дверь, и на пороге появляется моя дочь — щечки румяные, синие глаза сияют.
— Папочка, — таинственно сообщает она, — там, на заднем дворе, теленок...
Я делаю вид, будто я ошеломлен.
— Папочка, — голос дочери звучит так умоляюще, что будь у меня каменное сердце, и то бы я не устоял, — можно, я с ним поиграю?
— Конечно, можно. Смотри только, как бы он тебя не боднул.
— Не боднет. Во-первых, он еще очень-очень маленький, а во-вторых, у него еще нет рогов... Значит, папа, ты разрешаешь мне с ним поиграть?
|
Я утвердительно киваю головой, и Маргаритка выбегает на улицу. Но вот она снова возвращается и просит:
— Папа, дай мне свою расческу!
— Зачем?
— Ну... нужно мне. У моей очень частые зубья.
Я подаю расческу. Она убегает и теперь долго-долго не приходит. Разложив вещи, я сажусь у окна и читаю газету. Вдруг меня пронзает мысль: куда запропастился этот ребенок? Может, что-нибудь случилось? С улицы не слышно ни звука. Я выскакиваю из дому и бегу на задний двор — никого нет. Но вот мне кажется, что из-под навеса слышен какой-то таинственный шепот. Я — туда. Гляжу: Маргаритка обняла маленького серого теленка и расчесывает моей новой расческой его пушистую шерсть, да так нежно, так ласково! Заметив меня, она краснеет и прячет за спину расческу.
— Ага, так вы уже друзья? — спрашиваю я.
— Папочка, ты бы только посмотрел, какой он хороший! — Маргаритка оправилась от смущения. — Он все-все понимает. Я разговаривала с ним по-французски, он и по-французски понимает. Папа, давай возьмем его с собой в Софию, ведь...
— Где же мы будем его держать? На балконе, что ли?
Маргаритка хорошо понимает, что ее просьба бессмысленна, и на мгновение ее бледное личико становится грустным. Но вот его оживила новая мысль:
— Папа, а можно мне нарвать немного цветов?
— Об этом надо спросить нашу хозяйку.
— Спроси у нее ты!
— Мне цветы ни к чему. И потом, мы же в дороге дали друг другу обещание быть смелыми и самостоятельными людьми.
Маргаритка неохотно выпускает из объятий теленка и бежит в маленькую пристройку, где ритмично постукивает станок хозяйки.
Маргаритка возвращается с сияющим видом:
— Разрешила! Она мне даже разрешила сводить теленка на завтрак...
— Надо говорить не «на завтрак», а на пастбище.
— Ну ладно!..
Она весело вприпрыжку бежит в сад, а я возвращаюсь в комнату и снова беру в руки газету. В пять часов, согласно предписанию врача, я должен дать Маргаритке лекарство. Я окинул взглядом строгую шеренгу пузырьков, но, махнув рукой, отхожу в сторону — дам вечером. Пускай играет.
Вскоре мы полдничаем и уходим на прогулку в окрестный лес. Берем с собой и теленка. Теперь у него на шее висит пестрый венок из садовых цветов.
— Вот обрадуется мама теленка, как увидит его! — говорит серьезным тоном Маргаритка. И, задумавшись, спрашивает: — Папочка, а где сейчас его мама?
— По-видимому, на работе, — отвечаю я.
— У нее тоже много дел?
Я молча прижимаю к себе ее русую головку. Мы долго говорим о том, чем кормят телят, о том, что им надо давать, чтоб они скорее росли и набирались сил. Я придерживаюсь того мнения, что любимая еда теленка — это стакан свежего молока с сахаром и ломоть хлеба с маслом и медом. Маргаритка смотрит на меня с изумлением — это как раз то, чего она терпеть не может.
— Если он станет есть хлеб с маслом, то я тоже буду есть, — решительно заявляет она.
С наступлением сумерек мы возвращаемся домой: пора ужинать. Хозяйка сварила нам чорбу с фасолью. Чорба приготовлена по-крестьянски, со всякими овощами, она ужасно вкусна, и все же Маргаритка не может усидеть за столом. Хлебнув три-четыре ложки, она бежит на задний двор, чтоб посмотреть, как теленок встретит свою возвращающуюся с пастбища мать. Ей было особенно любопытно, какое впечатление произведет на старую корову венок. Вдруг мы с хозяйкой слышим плач. Бежим во двор. Видим: Маргаритка приникла к забору, по щекам ручьем текут слезы.
— Что случилось? — восклицаю я. — Она тебя боднула? Так тебе и надо, не лезь куда не следует...
— Ко... ко... корова, — говорит прерывистым от рыданий голосом Маргаритка, — съела мой ве... венок...
— Ах, вот оно что! — успокаиваюсь я, но это как будто еще больше расстроило Маргаритку. — Ну, не плачь! Она не нарочно. Она, наверное, подумала, что это трава...
— Какая еще трава! Разве она не видит, что это венок?
— А может быть, она близорука, — высказываю я предположение. — Правда же, хозяйка, ваша корова близорука?
Хозяйка утвердительно кивает головой. Маргаритка перестает плакать и испытующе смотрит то на меня, то на старую женщину. Мы с трудом сдерживаем смех.
— А раз близорука, то почему она не носит очки?
Мы обещали завтра же купить корове очки, и Маргаритка успокаивается наконец.
|
|
Пора ложиться спать. Мы укладываем Маргаритку на жесткой крестьянской постели. Я наливаю в ложечку микстуру, оборачиваюсь, но что за чудо — Маргаритка уже так сладко спит, что рука не поднимается будить ее. Я выплескиваю микстуру в окно.
Целых пять дней Маргаритка не расстается с теленком. Она его кормила, поила, водила на прогулку. Пенчо — так звали теленка — тоже привязался к ней и ходил за нею, как собачонка. В один прекрасный день я застаю его в нашей комнате. Маргаритка сидит на полу и показывает ему альбом с семейными фотографиями хозяйки. Теленок внимательно рассматривает выгоревшие фотографии, он даже пытается съесть некоторые из них; глядя на это, Маргаритка хохочет до слез. Затем они выходят во двор и направляются к колодцу. Маргаритка озабочена тем, что у теленка очень желтые зубы — что, если их почистить пастой «Идеал»?
— Пускай с детства привыкает чистить зубы, — говорит она.
К концу недели у Маргаритки появилась новая привязанность — соседский ослик, неизвестно почему про¬званный Илларионом. Маргаритка теперь совсем не та робкая девочка, какой она была сразу по приезде. Никого не спрашиваясь, она садится на ослика и целые дни катается на нем по просторной лужайке за нашим домом.
— Если бы ты только знал, папа, какой он глупенький! — доверительно сообщает она. — Я привела его пастись на самую лучшую травку, а он жует колючки. Ничего не соображает! А вообще он очень умный. Бабушка Тодорка говорит, что он натаскал ей дров на зиму. Он и бидоны с молоком носит, все таскает на себе. Ты не смотри, что он такой малыш...
Скоро внимание Маргаритки привлекает нечто более значительное — лошади дяди Груда. Дядя Груд работает звеньевым, и моя дочь вот уже третий день и не заглядывает домой. Рано утром она уходит на конюшню сельско-хозяйственного кооператива, садится в телегу и вместе с дядей Трудом возит с лугов сено. Теперь она посматривает на меня свысока — ведь я не умею править лошадьми. В течение дня она несколько раз проезжает на телеге мимо нашего дома — и надо видеть, с каким гордым видом она восседает на
|
облучке! Улыбка у нее до ушей. Поравнявшись с моим окном, она натягивает вожжи, кричит по-крестьянски: «Тпрррру!» — и одним глазом посматривает на меня: видал, дескать, папа? Дядя Груд сидит рядом с нею и добродушно улыбается..
— Гляжу я на этого ребенка, и душа радуется, — говорит он мне. — Отдай-ка ее нам. Мы вырастим из нее такую крестьяночку, хоть куда...
— Дядя Груд, — деловито прерывает его Маргаритка, — поехали, а то сено не ждет. Нельзя так задерживаться...
— Давай! Давай! — Дядя Груд размахивает кнутом.
— Зачем же? Не бей их, не надо их бить, дядя Груд! — протестует Маргаритка. — Они и так везут. Но-о, Дорчо, но, Златко!
Лошади бегут рысью. Моя дочь еще раз бросает на меня через плечо победоносный взгляд, на меня, отсталого, ничего не смыслящего в сельском хозяйстве человека.
Я несколько раз пытаюсь заманить Маргаритку поохотиться за бабочками, но ей не до этого. У нее с дядей Трудом слишком много дел в сельскохозяйственном кооперативе: сейчас они заняты перевозкой арбузов с бахчи.
|
|
— Да погоди ты, папа! — с досадой говорит Маргаритка. — Бабочки никуда не денутся. Мне вон дядя Дико поручил срочно вывезти арбузы.
Дядя Дико — председатель сельскохозяйственного кооператива. Они с моей дочкой большие друзья. Не кто другой, как именно он публично заявил, что, если бы не Маргаритка, не убрать бы им арбузов. Разве сейчас время заниматься такими пустяками, как бабочки!
— И вообще, папа, ты очень легкомысленно смотришь на вещи. Мама права.
— А ты не соскучилась по маме? — спрашиваю я Маргаритку.
Маргаритка задумывается.
— Соскучилась, — отвечает она. — Но сперва надо выполнить задание.
Дни летят незаметно. Близится время нашего отъезда. Моя дочь уже ездит верхом на коне без седла, ее обожженного солнцем лица прямо не узнать — загорелое, так и пышет здоровьем. Привезенные лекарства стоят на сундуке без употребления. С приятелями дяди Груда она на равной ноге, ее так же, как и их, беспокоит то, что для кукурузы маловато дождей.
Как ей сказать, что у нас осталось только два дня? Неужели придется опять запереть эту вольную птичку в темных софийских комнатах? Но что делать... Наша мама уже зовет нас. Неисправимые лентяи! Кому больше нас не терпелось взяться сейчас за французский язык и сесть за пианино?
|
|
