Излюбленным местом наших мальчишеских развлечений в городе была пристань. Каждый день сюда прибывали пароходы и корабли из далеких неведомых стран, на набережную с шумом и грохотом сгружались всевозможные товары. А какие только языки и наречия здесь, бывало, не услышишь! Тут непрестанно сновали купцы и комиссионеры в роскошных белых костюмах, пьяные моряки в широких штанах, носильщики в лохмотьях, хмурые таможенные полицейские, рыбаки с подвернутыми штанами на худых, опаленных солнцем ногах. И в этом шуме и грохоте, путаясь под ногами У взрослых, в течение всего лета сновали, гонялись друг за другом и играли мы, босоногие полуголые мальчишки большого портового города.    Тут же, на пристани, произошла история, о которой я сейчас хочу рассказать. Это было лет двадцать пять назад. Теперь зрелые люди, мы были в ту пору десяти-двенадцатилетними мальчишками с заплатами на штанах и с вечно израненными коленками. Свою группу мы называли не иначе, как «Спортивный клуб «Шипка»; весь инвентарь клуба состоял из двух тряпичных футбольных мячей и пяти-шести мячей меньшего размера, сделанных из ворованного каучука-сырца. Эти мячи мы пускали в ход лишь в дни наших «международных» встреч. Вожаком и капитаном нашей команды был высокий смуглый паренек по имени Наско. Он поддерживал в нас железную дисциплину, и плохо приходилось тому, кто не подчинялся его приказам и чинил самоуправство.   В то лето мы мало играли в футбол. Нашими беспокойными сердцами овладело новое увлечение. Все городские мальчишки загорелись страстью к собиранию крышек от папиросных коробок. Эти красочные картонки мы называли «картами», мальчишки вели ими бойкую торговлю, менялись, играли во всевозможные игры. Особенно высоко ценились «трудные карты», которые можно было раздобыть только на пристани, у иностранных моряков. Обладатель такой «карты» был настоящим счастливцем; чтоб ее заиметь, ребята проявляли чудеса находчивости, хитрости и отваги.   Наша «Шипка» вся отдалась этой страсти. «Шипкинские» разведчики, словно ищейки, ходили за каждым моряком, который сходил на берег, и не выпускали его из виду до тех пор, пока «карта» не попадала в наши руки.   Однажды к месту сбора — к сапожной мастерской Душко — прибежал запыхавшийся разведчик с главной улицы. Он сообщил Наско, что в

кондитерской «Малина», самой большой кондитерской города, сидит и пьет кофе моряк с только что прибывшего итальянского корабля «Милан». В кармане у моряка находится чудесная яркая коробка сигарет, такая коробка, какой никто из нас до сих пор не видел. По команде Наско вся «Шипка» пустилась стремглав к кондитерской. Моряк был там. Он сидел за столом у витрины и курил. Коробка лежала возле пепельницы, но с улицы нельзя было видеть, что она собой представляла. Одно было бесспорно — что она «трудная».
  Наско немедленно распределил силы. Тотчас же были расставлены посты по всем улочкам близ кондитерской. Наблюдатели должны были предупредить о возможном приближении охотников из других ватаг, которые с нами конкурировали.
  Три шипковца, в том числе и сам Наско, уселись перед кондитерской на тротуаре и начали играть в «даму». Но при этом они обязаны были зорко следить за моряком. Так как у меня было самое «благородное» и совсем еще детское лицо (от чего я очень страдал и завидовал всем остальным) и так как я один-единственный в группе носил сандалии на ногах, на меня была возложена задача войти в кондитерскую, пройти между столами и незаметно посмотреть, сколько в коробке осталось сигарет. Я выбрал удобный момент и с встревоженным лицом нырнул в широко раскрытую дверь.
  — Тебе что, мальчик? — окинул меня недружелюбным взглядом облокотившийся на стойку сонный кельнер.
  — Я ищу папу, — соврал я и глазом не моргнув. — Он не пришел к обеду, и мать беспокоится...

— Нет его здесь, твоего отца, — сказал кельнер. — Ступай-ка отсюда!   — Можно посмотреть, какое у вас есть пирожное? — спрашиваю я, всматриваясь в витрину.   — Больно много у тебя денег на пирожное! — презрительно сказал кельнер. — Погляди-ка лучше на себя, какой ты красавец...   В это время моряк открыл коробку, чтоб взять новую сигарету. Быстрый взгляд — и больше нет нужды оставаться здесь и нести всякий вздор этому сердитому кельнеру. Я пулей вылетел на улицу, не забыв, однако, показать ему язык.   — Ну? — спросил Наско.   — В ней самое малое пятнадцать сигарет, — шепотом доложил я, усаживаясь на тротуар.   — Эх, будь ты неладно! — выругался Наско. — Теперь придется ходить за ним следом до самого вечера.   Мы и на самом деле как тени двинулись за моряком. И куда только не заходил этот проклятый моряк! Сперва он поплелся вдоль главной улицы, лениво переставляя ноги и рассеянно глядя на витрины. Потом свернул в улочку, где было множество лавчонок армян и греков-менял. В одной такой лавчонке он как будто разменял деньги и долго шушукался со старым остроносым, похожим на крысу менялой.

   Часа в четыре он побрел к морскому парку, который горожане обычно называли бульваром. Тут он сел на скамейку и задремал от жары. Выставив наблюдателя, мы укрылись за ближайшими кустами и улеглись на выгоревшей траве.
  Нас разбудил пронзительный свист. Это был сигнал часового... Выглянув из-за кустов, мы увидели, что к нашему моряку пришел другой, видимо с того же «Милана». Они долго о чем-то говорили на своем звучном непонятном языке и, черт их возьми, как будто забыли про сигареты. Видя такое положение, мы решили напомнить им и послали к ним самого рослого из нас, полного веснушчатого паренька по прозвищу Муссолини (он очень напоминал собой карикатуру на итальянского диктатора, которая в ту пору часто печаталась в газетах). Муссолини не торопясь приблизился к морякам и сказал:
  — Алло, Джон! Дай папиросу! Папиросу дай!.. Ац коман...
  Моряки прервали разговор и с удивлением уставились на парня. Видя, что его язык им не понять, Муссолини начал объяснять жестами. На этот раз ему повезло — моряки засмеялись. «Наш» достал из кармана коробку с сигаретами и подбросил одну сигарету в воздух — Муссолини

поймал ее. Матросы закурили. Теперь в коробке осталось девять сигарет (три моряк выкурил еще по пути сюда). Это был успех, большой успех. Но радоваться было рано. Вскоре моряк встал и пошел вниз по раскаленной улице, которая вела к пристани. Двое из нас пошли следом за ним. Остальные должны были добираться к пристани окольными путями, чтоб не было так заметно. Сборным пунктом мы избрали жалкий скверик между двумя портовыми барами. Если моряки затеют в баре попойку, как обычно бывало, «карта» нам обеспечена. Мы по опыту знали: когда человек пьет, он много курит. Опасность для себя мы видели только в одном: моряки могут через главные ворота уйти на корабль. Через эти ворота нас, мальчишек, не пропускали. В воротах день и ночь стояли церберы в синих мундирах, а они питали к нашему брату звериную ненависть. Стоит морякам уйти к причалу через главные ворота — только мы их и видели, если не решимся на какой-нибудь рискованный шаг.   Наших двух дозорных мы застали сидящими с довольным видом на ограде скверика.   — Где они? — спросил Наско.   — В баре! — кивнули головами разведчики.   — Пьют?   — Заказали по одной анисовке.   — Что для них рюмка анисовки! — озабоченно сказал Наско. — А как насчет сигарет?   — Курят. Вон они там оба.   Наско и я медленно прошли мимо открытой двери первого бара. Сведения подтвердились — моряки, сидя у столика, молча курили. Перед ними стояло по полрюмки анисовки.   Мы пробыли в сквере еще два часа. Я дважды заходил в бар якобы поискать своего отца, о котором очень беспокоится моя мать. В коробке моряка оставалось всего-навсего четыре сигареты. Надежда на то, что мы станем наконец обладателями огромного богатства, становилась все более реальной. Но, как только солнце стало клониться к закату и высокая станционная каланча вся засверкала позолотой, словно на картинке, надежда вдруг погасла. Наш моряк встал, расплатился и быстрым, неуверенным шагом направился к главным воротам пристани. Мы побежали за ним следом. Стражник в воротах лениво отдал честь, моряк двумя пальцами коснулся обшитого золотом околыша своей фуражки и вошел в недоступный для нас порт. Еще немного — и он потеряется в шумной толпе набережной, и тогда... прощай наше сокровище, наша драгоценная «трудная карта»!

   Раздумывать было некогда. И на этот раз вперед вытолкнули меня.
   — Дядя, — робко обратился я к полицейскому, — можно мне пройти?
   — Нет, нельзя! — грубо ответил стражник и широко зевнул. — Строго воспрещается.
   — Там работает мой папа, и мама велела... — начал я неумело врать, — велела мне сейчас же его разыскать, потому что ей сделалось плохо. Она ждет ребенка и...
   — Что-нибудь еще ты не мог бы соврать? — буркнул стражник. — Ну-ка, убирайся отсюда, пока ремня не заработал!
  Я с грустью поглядел вслед удаляющемуся моряку.
   — Стой!.. Стой!.. — вдруг завопил стражник, толкнув меня с такой силой, что я чуть не упал в песок.
   Пока я разговаривал и врал ему, Наско успел прошмыгнуть в ворота и уже стремительно бежал вдогонку моряку. Босыми ногами он едва не касался спины.
   Полицейский грубо выругался, но догонять беглеца было уже поздно. Тогда он решил излить свой гнев на нас. Но мы тоже были не лыком шиты, и у нас были ноги. Один только Муссолини получил подзатыльник. Мы изо всех сил пустились к волнорезу и там один за другим перемахнули через ограду порта. Осторожно передвигаясь по набережной, мы время от времени свистом подавали сигналы «Шипки».
   Вдруг из-за тюков хлопка показался Наско.
   — Пошел на пароход, — сообщил он шепотом. — Теперь бабушка надвое сказала. Если он выйдет на палубу проветриться, дело в шляпе — коробка наша. Ну, а если ляжет спать, не видать нам ее. Ну-ка, с глаз долой, а то стражник Крум появляется здесь, как привидение.
   Мы спрятались в куче тюков хлопка, откуда легко было наблюдать за тем, что происходит на палубе «Милана». Моряк не показывался. Солнце зашло, и море стало серым. Только вершины холмов по ту сторону залива еще купались в ярком золотистом свете, словно там находилась чудесная богатая и не знающая забот страна Эльдорадо, о которой мы читали в книгах.
   — Вот он! — воскликнул вдруг Наско.
   Мы жадно смотрели на корабль. По палубе, слегка покачиваясь, шел наш моряк. Облокотившись на железные перила, он глядел на город. Постояв так немного, он достал драгоценную коробку.
   Сейчас или никогда!
   Как по мановению волшебной палочки, вся наша «Шипка» оказалась на набережной возле парохода.
   — Алло, Джони! — крикнул Наско. — Дай папиросу... коробку, коробку дай!
   Моряк посмотрел на нас сверху вниз, вынул сигарету, взял ее в рот и опрокинул пустую коробку вверх дном.
   — Нон а цигаретте, рагацци! — сказал он и хрипло засмеялся.
   Это-то нам и нужно. Мы все так и ахнули от радости и в один голос закричали:
   — Коробку... коробку дай! Брось... брось коробку!..
   Однако моряк нас не понял, а может быть, ему хотелось позабавиться. Бросить-то он бросил коробку, только не в нашу сторону, а далеко, в стоячую грязную воду пристани.
   Из наших уст исторгся возглас разочарования. Что ему стоило, этому моряку, нас порадовать?
   Но раздумывать было некогда. Надо было что-то пред-принимать, пока не поздно. Коробка покачивалась в двадцати метрах от нас в грязной воде, среди соломенной трухи, щепок и кусочков подсолнуховых жмыхов. Она казалась такой привлекательной, такой нарядной и красивой! И была она такой же недоступной, как все красивое в этом городе — как ослепительные белые костюмы представителей пароходных агентств, как благоухание яств, которые ели богачи в ресторанах приморского парка, как множество игрушек за стеклами витрин.
   — Давайте сюда камни! — крикнул Наско. — Там, за складом, их много.
  Мы бросились за склад и набили карманы щебнем, которого там лежала целая куча. Вернувшись к причалу, мы начали бросать камни к коробке, стараясь не попасть в нее — с небольшим перелетом. От маленьких волн, вызванных падением камней, коробка мало-помалу стала приближаться к нам. Когда до нее осталось метров семь-восемь, Наско вытащил откуда-то длинную ржавую проволоку и, разогнув ее, закинул, словно удочку, в воду. От конца проволоки до коробки было не более полуметра. Мы снова стали бросать камни, и наконец, захваченное краем проволоки, наше сокровище медленно, но верно начало приближаться к набережной. На палубе корабля стояли у перил пять итальянских моряков. Они хохотали во все горло и что-то выкрикивали такое, чего мы не могли понять. Больше всех смеялся наш моряк.
  С помощью проволоки мы подтащили коробку к маленькой лесенке, которая кончалась у самой воды. Наско сбежал по лесенке, протянул руку и чуть было не упал в воду, но удержался и наконец дотянулся до коробки.
  — Браво, браво! — захлопали нам моряки на палубе.
  Мы стояли неподвижно и молча, как будто все еще не верили своим глазам.
   — Вы чего тут столпились? — раздался грубый, властный голос у нас над головой.
   Мы испуганно обернулись. Позади нас, подбоченившись и выставив живот, стоял стражник Крум, злейший полицейский пес на всей нашей пристани.
   — Ну-ка, дай сюда ту штуку, что ты вытащил из моря! — сказал стражник и, растолкав нас, схватил Наско за плечо.
   — Ничего я не вытаскивал, — отчаянно вырывался Наско. — Пусти! Чего ты ко мне пристал?..
  — Ну, не прикидывайся дурачком! — гаркнул полицейский. — Давай сейчас же!
   Наско сделал попытку незаметно передать коробку мне, но полицейский быстрым движением схватил кисть его руки и зажал в своей громадной лапе. Мы видели, как пальцы Наско побледнели, потом посинели и разжались. И коробка, наша драгоценная чудесная коробка упала на землю. Стражник нагнулся, поднял ее, раскрыл, осмотрел внимательно и, убедившись, что в ней ничего нет, неторопливо изорвал ее в клочья и бросил в море.

Мы, оцепенев, глядели на его руки, и нам казалось, что это дурной сон. Мы знали, что жизнь сурова, что никого из нас она не балует, но то, что мы видели, было так жестоко и страшно, что нам не хотелось в это верить.    «Зачем? Зачем? Зачем?» — отчаянно кричал в каждом из нас внутренний голос.    — Чего вытаращили глаза? — крикнул полицейский. — Марш отсюда!    Мы очнулись от оцепенения и кинулись врассыпную. Остановились мы лишь тогда, когда перемахнули через стену волнореза и оказались в мрачном и грязном месте, где в море из городского канала стекали нечистоты. Не сказав друг другу ни слова, мы молча пошли к городу, который навстречу нам сиял тысячами электрических огней. И так нам было тяжело, так тяжело!..