ПАМЯТИ ВЕЛИКОГО СКАЗОЧНИКА

ГАНСА ХРИСТИАНА АНДЕРСЕНА

   Люба любила спать. По вечерам её не надо было, как других детей, просить и уговаривать: в десять часов вечера она уже была под одеялом. Стоило ей только положить голову на подушку, свернуться калачиком и закрыть глаза, как она проваливалась в сон. И могла спать сколько угодно! Рядом разговаривали, не умолкали радио и телевизор, но Люба не просыпалась. Даже старый будильник «Трезвон» должен был истратить весь свой завод для того, чтобы утром дозвониться до Любы и разбудить её, — такой был глубокий сон.
   —    Как ты можешь... так спать? — спрашивали у Любы.
   —    Мне снятся удивительные сны! — отвечала она.
   И это была сущая правда.

ОДИН ИЗ ЛЮБИНЫХ СНОВ

   Люба вышла на безлюдную городскую площадь, прошла мимо старинной башни с часами и свернула в такой же безлюдный переулок. Она остановилась возле тускло освещённой витрины небольшой лавчонки. Это была мастерская игрушек. За стеклом стояли и лежали, висели на гвоздиках и сидели в разных позах всевозможные куклы: роскошные принцессы с удивлённо раскрытыми, немигающими голубыми глазами и ресницами неестественной длины; пастухи и пастушки в нарядных деревенских платьях; изящные танцовщицы в ярких шалях и с тамбуринами в руках; смуглые кавалеры в лакированных шляпах... Люба узнала и Красную Шапочку в окружении лесных гномов. Но больше всего её внимание привлёк солдат — деревянная кукла с крючковатым носом и тяжёлой челюстью, занимавшей половину лица.
Казалось, куклу за какую-то провинность поставили в угол — самый дальний угол витрины. Покрытая пылью, она выглядела печальной и одинокой.
   Дверь в лавку была приоткрыта, и Люба увидела старого мастера игрушек в кожаном фартуке, который, сидя на табуретке, прикреплял к туловищу новой куклы голову, только что выточенную на верстаке. Толстая женщина сметала в совок стружки, пенившиеся у ног мастера.
   —    Когда ты только уберёшь с витрины это страшилище! — услышала Люба голос женщины. — Твой Щелкунчик отпугивает от нас всех покупателей. Стоит на него взглянуть, так и не захочется войти в лавку...
   —    Не говори глупости, жена! — добродушно возразил мастер. — Ты же знаешь, что не я его делал. Щелкунчик достался мне по наследству от отца, а тому... от его отца, стало быть, от моего деда. А уж дед выпросил деревянного солдата у одного бродячего комедианта, который, в свою очередь, подобрал Щелкунчика в какой-то дальней стране... И вовсе он не страшилище! Это как на него посмотреть!
   —    Да что от него проку! — не унималась жена. — Разве лишь то, что он умеет щёлкать орехи, когда их кладут ему в рот? Лучше бы ты выставил напоказ балерину! — И она указала на очаровательную куколку в розовой пачке, стоявшую на носках в открытой картонной коробке. — У нас сразу прибавилось бы покупателей! А твой Щелкунчик и даром никому не нужен...
   —    А ну-ка, Матильда, позови сюда девочку, что стоит на улице возле нашей витрины! — неожиданно сказал мастер, заметивший Любу. — Ты меня слышишь? Позови, да поскорей, пока она не ушла!
   —    Уж не думаешь ли ты, что она купит у нас что-нибудь?
   —    Позови девочку... Пусть войдёт! — уже не просто сказал, а приказал мастер.
   —    Девочка! Ты можешь зайти к нам... если тебе интересно! — выглянув за дверь, пригласила ворчливая жена мастера.
   —    Спасибо, — вежливо ответила девочка.
   —    Мой старик увидел тебя через стекло и хочет что-то сказать. Зайди к нам, если у тебя есть время и... деньги!
Последние слова жена мастера прошептала, пропуская девочку в лавку.
   —    Здравствуй! — обратился к Любе мастер, поднимаясь ей навстречу. — Я сразу заметил, что ты любишь играть в куклы. Как тебя зовут?
   —    Меня зовут Любой, но в куклы я уже не играю.
   —    Я понимаю: ты выросла из этого возраста. Но они тебе не могут не нравиться. Мне уже под восемьдесят, а я всё ещё не могу с ними расстаться: делаю их для продажи... и для себя тоже. Посмотри, сколько я их смастерил! А сколько продал за долгие годы... Не сосчитать! Разве могут кому-нибудь не понравиться эта принцесса Недотрога или Кот в сапогах? Послушай, девочка... Сегодня такой день, когда мы с женой обязательно должны подарить кому-нибудь куклу. Так уж у нас принято. Один раз в году и именно в этот день!
   Жена мастера неодобрительно взглянула на мужа.
   —    Выбирай любую! — продолжал мастер.
   —    Пусть выберет... Пусть скажет, какая ей больше нравится! — с недобрым умыслом проворковала толстая Матильда.
   —    У меня нет денег... — тихо созналась Люба.
   —    Да на что нам твои деньги, если мы хотим даром отдать тебе любую из кукол! Которая тебе понравится... Такая у нас, стариков, примета! Выбирай, не стесняйся, — весело предложил мастер.
   Люба осмотрелась. На полках и на прилавке кукольных дел мастера был большой и заманчивый выбор.
   Но Люба выбирала недолго.
   —    Можно взять ту, которая стоит... на витрине? В самом дальнем углу...
   —    О какой кукле ты говоришь? — будто не поняв, спросил мастер. И многозначительно взглянул на жену.
   —    Там... деревянный солдат, — нерешительно произнесла Люба.
   —    Тебе понравился Щелкунчик?
   —    Да.
   —    Разве ты не видишь... ничего лучшего? — с притворным удивлением спросила жена мастера.
   —    Можно взять Щелкунчика... если вам не жалко? — повторила Люба.
   —    Бери, девочка! Бери! — воскликнул мастер. И подмигнул жене. — С тобой он не будете так одинок. Бери нашего Щелкунчика! Ты сделала правильный выбор. Ни одна принцесса ему в подмётки не годится!
   Старик достал с витрины деревянную куклу, стёр с неё пыль... И протянул деревянного солдата Любе.
   Жена мастера с хитрым одобрением смотрела на мужа.
   —    Спасибо! — поблагодарила Люба и, прижав Щелкунчика к груди, вышла из лавки.
   —    Вот ты от него и избавилась! — сказал мастер жене, — А говорила, что он никому не нужен. Теперь уж его не вернёшь! И у меня такое чувство, будто мы осиротели... Впрочем, Щелкунчик не прогадал! Чем весь день слушать, как ты его ругаешь, лучше подружиться с девочкой, которая поняла, как он одинок.
Толстуха Матильда молчала.

   Люба проснулась. «Трезвон» не подавал голоса. На улице было ещё темно. Люба зевнула, повернулась на другой бок и закрыла глаза... А сон продолжался.

   Всё ещё прижимая к груди деревянную куклу, Люба прошла по длинному и тёмному, словно прорубленному меж домами, переулку, свернула за угол и по узкой винтовой лесенке поднялась на последний этаж незнакомого дома. Остановилась перед покосившейся дверью. Подумала немного... И, толкнув дверь, шагнула через порог.
   Луна, похожая на круглый сыр, разрезанный пополам, освещала внутренность чулана. Через окно открывался вид на ночной город.
   Чулан был заставлен всякой рухлядью. В углу стоял сундук с медными углами. Разбитая глиняная утварь была свалена в кучу. В окно выглядывало чучело высокого белого журавля. Лунный свет заставил его стеклянные глаза блестеть так, словно журавль был живой.
   Люба присела на сундук. Щелкунчик лежал у неё на коленях. Неизвестно почему Люба вдруг заплакала... Она достала из кармашка платок, чтоб утереть слёзы. Крупная слеза, будто тяжёлая капля с карниза, упала на лицо деревянного солдата.
   Люба вытерла глаза и высморкалась. Внезапно в тишине послышался слабый голос:
   —    Было бы хорошо, если б ты вытерла и моё лицо!
   Люба в изумлении оглянулась:
   —    Кто бы это мог быть?
   — Я — здесь... Я у тебя на коленях! — произнёс тот же голос.
   Люба вскочила и испуганно попятилась к двери. Кукла упала.
   —    Не уходи,— жалобно попросил её тихий голос.— Погоди, Люба... Пожалуйста, не уходи. Не бросай меня одного!
   Девочка остановилась. Да, несомненно, это был голос деревянного солдата.
   —    Ты боишься меня? Ты думаешь, я причиню тебе зло?
   Люба молчала. Она никогда не видела кукол, произносящих слова вот так, по-настоящему.